Яков Яковлевич Кулдуркаев – автор поэмы «Эрьмезь», родом из села Лобаски Атяшевского района, здесь он родился и умер. Село Лобаски находится в 5 километрах от деревни Лига, где пролетело и моё босоногое детство. Нередко именно в Лобаски приходилось отправляться пешком к автобусу после летних дождей по распутице. В Лобаскинской школе учился мой отец, её же и заканчивал. 

С Яковом Яковлевичем Кулдуркаевым мы земляки – вскормлены эрзянской Землёю, здесь наша родина, здесь наши корни. Оттого и поэма «Эрьмезь» близка и понятна моей душе. Оттого и появилось желание перевести её на русский язык при первом же прочтении.

Сюжет поэмы «Эрьмезь» невольно заставляет провести параллель с всемирноизвестной шекспировской трагедией. Главные герои поэмы – Эрьмезь и Котова, – это и есть наши национальные (мордовские) Ромео и Джульетта, погибающие в результате междоусобных боёв.

Музыка эрзянской речи, высокий поэтический слог Кулдуркаева, тематика, перекликающаяся с современными событиями, происходящими на Украине и в мире,  дали импульс для осуществления поэтического перевода. Насколько мне это удалось, судить читателям – старалась не обмануть Ваших надежд.

Татьяна Фомина (Ротанова), она же Вирява

07.02.2016 г.

 

 

Яков Кулдуркаев

ЭРЬМЕЗЬ

Сказание о древнем времени

 

Поэтический перевод Татьяны Фоминой (Ротановой), Вирявы

 

I

То не вирьатя во лесу кричит,

По-медвежьему воет-голосит.

То сзывает люд да на сельский сход,

Колокольный звон сам оз-атя бьёт.

Знать, дождался дня, время, знать, постиг,

Для народного вече выбрал миг:

От села к селу ходит по домам,

Созывая люд, рыщет по дворам —

Все селения вдоль да поперёк

От двора к двору он прошёл-пробёг.

Всех старейшин сёл он созвал-собрал,

Да премудрое молвил слово-вал:

— Недалёк тот день, скор да явен час,

Ожидает Паз на моленье нас.

Богу богово вознесём в мольбах,

Сами в пляс пойдём во цветных лугах.

Собирайся же, весь честной народ,

Пусть пшеницы горсть каждый принесёт:

Варит пуре всяк, кто не ленится,

В чарках хмельный мёд густо пенится.

Чтобы во плоти жил-был здравый дух,

Лучших отыскать надобно стряпух,

Да мужей сыскать — мольбище сокрыть,

От ненужных глаз место оградить.

Сокровенный день изберёт лишь тот,

Кого сам пришлю во эрзянский род, —

Не для вашего ума дело то,

То нужда моя, дело то моё!

 

Поклонился люд — весь эрзянский род,

Оз-атя поклон свой в черёд им бьёт.

 

II

Копошась в делах, подгоняя дни,

Всполошился люд:  словно муравьи!

Поспешают, знать, мольбище сокрыть

От ненужных глаз место оградить.

Варит пуре всяк, кто не ленится,

В чарках хмельный мёд густо пенится.

Маслом сдобрена каша, сварен ям,

Овцы жертвенно блеют по утрам.

Приготовлены подаяния,

Праздно справлены одеяния:

Лишь от оз-ати, от мудрейшего,

Ожидает люд слова вещего.

Старец не спешит, не торопится,

Дома день-деньской, он с околицы

Словно ждёт кого: вот открылась дверь,

Да вошедший весть молвит – слову верь:

— Как на пик горы поднимался я,

Как на дуб высок да взбирался я,

Да долгонько всё вкруг-окрест глядел,

Да долгонько всё вдаль взирал-смотрел,

Во все очи синь неба созерцал,

Но ни тучки я в небе не сыскал,

Но ни облачка взглядом не узрил:

Лишь Ярило льёт свет свой что есть сил,

Он на небеси одинёшенек,

Каждый луч его золотёшенек.

 

И тогда в ответ старец так изрёк:

— По селу пройди вдоль да поперёк,

Знать, нам Паз нишлёт просветление,

Созывай эрзян на моление.

Богу богово вознесём в мольбах,

Сами в пляс пойдём во цветных лугах.

 

III

Вот отправилось на моление

Всё эрзянское поселение!

Ко репешти всяк — стар да мал, идёт,

Словно муравьи, копошится сход.

Словно капельки доброго дождя,

По дороге так шествует эрзя:

По земле идут, по стезе родной,

По тропе идут, нити её вдоль.

К перепутию вышли всех дорог,

Повернули здесь — путь на север лёг,

До развилки шли путники опять,

Через топи в лес повернула гать.

Леса посреди рощица берёз:

Шелестит листвой белоствольный плёс,

Прячет частокол — не проникнет зверь,

Для родных эрзян лишь открыта дверь.

Ко репеште путь держит сельский люд,

С песнопением к рощице идут.

Распахнул врата шедший впереди,

Замыкающий плотно затворил.

Вот собрался люд оз-ати вокруг,

Сотнями рядов обозначив круг.

Ожидают-ждут солнечный рассвет,

Из Суры сверкнул первый луч в ответ,

Золотой стрелой вынырнул из вод.

Ох, каков он был! Ярок, светл восход!

Выплыло из вод солнце ясное,

Золотит Суру, распрекрасное!

Во ладони эрзи село солнце — глянь! —

Словно ал-яйцо держит крепко длань.

Зорька светлая, раскрасавица,

Смотрит на эрзян, улыбается.

 

IV

Долго оз-атя на восход взирал,

Созерцал зарю, думал да молчал,

Сделав шаг затем к солнцу, на восток,

На главу свою возложил платок,

Добрый каравай в длани взял, да ввысь —

К солнечным лучам, руки поднялись,

А затем Земле поклонился — вниз,

С уст слова молитв к Богу полились:

— О, светило-бог, солнечный Чипаз,

Ты расслышь меня, мой зовущий глас!

Слышишь ты, Чипаз, как трава растёт,

Видишь, как орех раскрывает плод,

Повелитель наш, строгий дай наказ,

Плодородным чтоб был Бог-Масторпаз:

Хлебным хлебушком да бочком свиным.

Чтобы скотный двор живью полон был —

Поголовием прирастает хлев.

Вынесем тебе первый, лучший хлеб —

С жару каравай, прямо из печи!

Здравия, Чипаз, дай нам, — шумбрачи!

 

 

V

Все да выполнил оз-атя дела,

Произнёс молитв он слова сполна,

Взяв в длань ковш большой, пуре до краёв,

Выпил всё до дна после этих слов.

Вслед за старцем люд пуре иссушить

Устремился. Всласть взялся есть да пить.

Они пьют-едят, — ест, пьянея, люд, —

В сладком во хмелю песню запоют:

— Удалось дитя посевной порой —

Колос полнит хлеб каменной горой,

Что посеяно, осенью пожнёшь,

Соберёшь плоды, лишь созреет рожь.

Всласть вскормил коня — удалось дитя!

Скачут жеребцы до вершин, шутя.

Удалось дитя — полон улей пчёл,

Был хозяин щедр — их числа не счёл:

Долетает рой до иных краёв,

Добывает мёд из сухих сучков.

Удалось дитя, плёл ли лапти впрок, —

Улыбается новый лапоток,

Девицы в него все влюбляются,

С ним целуются-обнимаются,

В новый лапоток обувается

Бояравушка-раскрасавица.

 

Песню лишь мужи завершили петь,

Голоса их жён зачали звенеть:

— Ой, эрзянские жёны-жёнушки,

Красны девицы, ой, лебёдушки!

Кашу не едят, да не пьют хмель-мёд,

Песня девичья расплавляет лёд,

Полнится добром женская душа,

Ласковостью слов песня хороша.

Ой-да, не умеют, вышивать, чать,

Но на руцях им петухи под стать —

Нитью красною вышивания —

Бояравушек одеяния,

Петухи идут вместе с жёнами,

В руцях празднично наряжёнными.

Ой-да, не умеют панго, шить, чать,

На главе венца, знамо, не видать.

Месяцем сияет панго над челом —

Хороша эрзянка в плате головном!

Подхватите, парни,

                               песню, словно птицу,
Подпевайте, парни:

                               Солнце — молодица,

Смотрит с небосклона,

                               смотрит да смеётся,

Знать, от звуков песни

                               опьянело солнце?!..

 

Смолкло пенье. За столы садятся.

Песней жен мужи не надивятся

Да ответную как запоют, затянут,

Громогласно, звонко, дружно грянут:

 

— Красны девицы, во пляс пуститесь!

Солнце ясное, что добрый витязь!

Смотрит с неба на девиц, смеётся:

Между ними лишь одна найдётся,

Та, которую полюбит солнце.

Ясный лик запомнится навеки,

Её косы льются, словно реки,

Её панго — месяца излука,

Над челом склонясь, сияет лунно,

Розовеют нежные ланита,

Её руця звёздами расшита.

На неё взглянув, забудешь небо,

Стройный стан, как тонкий, гибкий стебель!

Красотой небесною славится,

Ой, эрзянская раскрасавица!

Покажите нам красну девицу,

Зорькой алою лик рассветится,

Выводите-ка на бел свет её,

От лучистых глаз на земле светло.

Словно ясный взор день сияет пусть,

Красота её да прогонит грусть!

Ею плат с главы солнцу дарится —

Красна девица, раскрасавица!

 

Бравые мужи завершили песнь,

За столы садясь, стали пить да есть.

Жёны от мужей в восхищение,

Покорило их мужей пение,

Да в ответ спешат с песней встречною,

С песней встречною, красноречною.

Головной платок в руки просится,

Взвилась в синь небес песня-звонница!

Встречу солнышку, встречу ясному,

Песнь поют они распрекрасную:

— Красно солнышко взор слепит лучом,

С ясным солнышком лихо нипочём.

Очи ли сомкнёт солнца яркий свет,

Сердце расцветёт, сдобрится в ответ…

 

Грянули мужи песней встречною,

Песней встречною да беспечною:

— Головной платок – что за дар таков!

Солнцу яркому ни к чему покров!

В чём его краса? Бел платок да прост?

В чёрную избу лишь годится холст.

Иль отдать свинье рыло утереть, —

Рассмеялись все. Зачал лес гудеть.

Отозвался бор звоном голосов,

Эхом разнеслось сорок сороков.

 

 

 

VI

Смолкло пение, смех утих эрзян.

Пуре выпито, сытый съеден ям,

Спеты песни все, шелестит листва,

Сказа древнего слышатся слова.

Кто их произнёс, кто их нашептал? —

Старый Дуварма, твой черёд настал:

Кто, если не ты, будет сказ вершить?

Славу древних лет внукам доносить?

Только Дуварма ведает слова,

Древний сказ вершить будет Дуварма.

Потому вокруг Дувармы народ,

Мудрые слова старца жаждет род.

Старец сказывать были не спешит,

Вкруг да около хитро сказ вершит:

– Ныне лишку я выпил – захмелел,

Оттого язык, знать, и онемел.

Путается слог, не раскрыть уста.

Здесь, на этом пне, но лишь год спустя,

Год спустя сей сказ я вам расскажу,

А теперь меня отпустить прошу.

— Год спустя ты жив будешь али нет?

Дуварме такой шлют они ответ, —

Слишком стар ты стал, хворь да немощи

Кружат вкруг тебя, ты уж не взыщи!

И жена твоя умерла, и пёс

Дряхлый одичал да не кажет нос.

Ты один теперь, одинёшенек,

В дряхлой во избе, позаброшенной.

Как нам углядеть, усмотреть тебя?

Некому радеть да стеречь тебя,

Ежели умрёшь, сказ забудется,

Сказ забудется, — молвит улица.

— Пусть забудется! Пусть во мне умрёт,

В сердце Дувармы сказ пускай сгниёт!

Сказ не расскажу, не поведаю,

Опечалю лишь былью древнюю

Слабые сердца женщин да детей —

Слёзы не унять светлых их очей.

— Древней жизни нет в мыслях и следа,

Вспомнит кто о ней? — в лету отошла.

Бедно, знать, жилось прежнею порой,

Голоден народ, словно волк весной,

Босы да наряд — жалкое тряпьё,

На столе из яств — лишь труха, гнильё,

Свиньям-кабанам, знать, молились встарь.

Иссушили род  хворости да брань.

Русские князья ездили верхом,

Погоняли люд, знамо, батогом,

Да не мог народ голову поднять,

За эрзянский род крепко постоять.

 

Тронули слова сердце Дувармы,

Вспыхнули глаза на поклёп молвы:
— Ну-тко, поспешай старца разувать,

Со уставших ног да обутку снять,

Ну-тко, поспешай вытащить нудей —

Дудочку мою, с ней душе светлей!

Весь поклёп молвы сказом изведу,

Истины зерно для эрзян найду!

Вкруг-окрест, меня собирайтесь, вблизь,

Сказ поведаю про былую жизнь.

 

 

VII

Вмиг собрался люд Дувармы вокруг,

Старца оплели: ряд за рядом — круг!

Много ль, мало ли — сотнями рядов,

Прибыло эрзян ото всех родов.

Старца окружив, ждут его слова:

Дувармы вокруг села детвора,

Жёны прилегли на ковёр травы,

Ближе подошли сосны да дубы,

Мурава-трава к старцу стелится,

Сникнув, сказа ждут красны девицы,

Добры молодцы старца около

Ерепенятся, словно соколы.

Ветви крон склонил лес над Дувармой,

Льнёт к его стопам шёлковой травой,

Птицы не поют, шелест стих листвы,

Ожидают-ждут сказа Дувармы.

Весь эрзянский род старца слушает,

Откликаясь дням древним душами,

Внемлет, не дыша, весь эрзянский люд,

Не журчат ручьи, реки не текут,

Не растёт трава, небо ниц глядит.

Лишь сердца стучат-бьются во груди,

Поспешали, знать, мчались во весь дух,

Слышится сердец торопливый стук.

Раздаётся звук дудочки-нудей,

Зачинается сказ былинных дней.

То, о чём поёт дудочка-нудей,

Ведует язык – древний чародей.

 

 1

Быль случилась та в древние лета,

Прежних тех времён не сыскать следа.

В годы дальние средь лесов да вод

Жил да был эрзян домовитых род.

В зарослях лесных, чащи посреди,

Люд  эрзянский жил вдоль Суры-реки.

Здесь Сура текла, вилась, словно нить,

Землю торопясь влагой напоить,

Меж дерев в одну сторону нырнёт,

То в иной удел русло повернёт.

Невдомёк Суре, где её исток,

Невдомёк Суре, где последний вздох.

Лишь эрзянский край ведом был Суре,

Люб её речной, трепетной волне.

Оттого богат был эрзянский край,

Оттого хлебов знатный урожай,

Колос потому наливаясь сил,

Тяжестью зерна ко земле клонил.

Ой, да не изречь, ой, да не сказать,

Жизнь былых времён трудно описать,

Даль минувших дней разглядишь, аль нет,

Как умом постичь славу древних лет!

Был наш род тогда знатен да богат,

Породниться с ним каждый был бы рад.

Кони-скакуны в стойлах вскормлены,

Скачут, как  летят, — словно молнии.

Ширь полей весной засевалась в срок,

Щедро добрый дождь орошал их впрок.

Светлой радостью полнились сердца,

«Сорк» — им вторил лес, «жой» — ручьи, журча,

Пробуждали высь синюю небес,

Осыпая ниц звездопадов блеск.

Полный скотный двор всякого живья,

Землю рыла вглубь добрая свинья,

Словно дикий вепрь,  рушила дубы,

Рушила дубы, оставляя рвы.

Счесть-не перечесть уток, кур, гусей,

Уток, кур, гусей, белых лебедей!

Гой, эрзянские добры молодцы, —

Силой славились: били половцев,

На медведей шли — не пугалися,

Диких бить волков отправлялися,

Быстроногие мчались по степям,

Зайцев вспуганных обгоняли там.

Ах, эрзянские красны девицы, —

Ясным солнышком очи светятся,

В вешний день цветы распускаются  —

Так эрзяночки улыбаются.

Как лебёдушки белые плывут,

Красны девицы хоровод ведут.

Добры молодцы кружат около,

Словно селезни али соколы…

Ой, да не изречь, ой, да не сказать,

Жизнь былых времён трудно описать,

Даль минувших дней разглядишь, аль нет,

Как умом постичь славу древних лет!

2

Загорелся взор молодцев-мокшан —

Мокши-реченьки вдоль селений стан.

Жили с эрзею без обид да ссор,

Пламенем одним полыхал костёр,

Кровь единая закипала в них,

И делили хлеб вровень на двоих.

Кто с мечом, с огнём в край шёл-приходил,

Кровью метил след, отступал без сил.

Да ничья нога не ступала уж:

Не берись за меч, коли дух не дюж!

Устрашились все стойкости мокшан,

Убоялись все доблести эрзян,

Как листва осин затряслись, дрожат,

Знамо, запугал, буйна ветра хлад.

Отчего да как явь случилась та? —

Догадаетесь сами без труда!

 

 

 

3

Во эрзянский край мокша держит путь,

На брегах Суры, ой, да отдохнуть.

Песнь мокшанская льётся звонкая,

Ей соловушки вторят, цокая.

Вот мокшаночки, красны девицы,

Очи светлые ясно светятся,

Во Суре-реке да купаются,

Сурскою водой умываются,

Да срывают здесь незабудочки,

Нежно им поёт нудей-дудочка.

Среди них была девица одна —

Как берёзонька белая, стройна,

Дивной красоты — краше её нет,

Блеск её очей застит солнца свет.

Возглас девичий Дуварму прервал,

Словно молния, девы взор сверкал,

Старцу молвила девица в ответ:

— Аль меня милей?

— Краше, спору нет!

И тебя милей, и твоих подруг —

О её красе знали все округ.

И берёзоньки с завистью глядят —

Гибок стан её, ясен светлый взгляд.

Лишь закончил речь старец Дуварма,

Среди девушек вновь гудит молва,

Перед старцем вновь девица-краса,

Извивается длиная коса,

Спрос ведёт она, старцу говорит:

— Аль меня милей?

— Краше, без обид!

И тебя милей, и твоих подруг —

О её красе знали все округ.

Где пройдёт она, там светлеет путь,

Да трава растёт выше — в пояс, в грудь!

Ступит где ногой, там цветок взойдёт,

Каждый шаг её – расцветает всход.

 

Произнёс лишь речь Дуварма-старик,

Среди девушек вновь шумок возник,

Третья девушка встала перед ним,

Да заводит спор с Дувармой седым:

— Аль меня милей?

— Не сравнится с ней

Даже ясный день, —

Всех она милей!

Поклонитесь все! — Дуварма изрёк,

— Видно, сам Чипаз, наш Светило-бог,

Девицу-красу от зол-бед хранил,

Красоту её Паз благословил.

 

4

Имя красной девицы — Котова,

Дочь Пурейши, рода непростого:

Средь мокшан Пурейша был инязор —

Повелитель-царь: для всех указом,

Вседержателем Земли мокшанской,

На него взирали все с опаской.

Лишь возденет перст — как все смолкают,

Разомкнёт уста — окрест внимают,

Тотчас исполняют, что прикажет,

Инязору бьёт поклоны каждый.

Выходил к народу он лишь в праздник,

Будто дар являлся — словно казне,

Лишь один допущен был в чертоги,

Лишь ему наказ давался строгий.

Был Пурейша и богат, и знатен,

Был силен своей мокшанской ратью, —

Складывались так в легенды речи,

И молва о нём неслась далече.

А его любимица Котова —

Ясноглаза дочь да черноброва,

Вдоль-по сурским берегам гуляла,

Здесь с подругами цветы сбирала

Да на воды сурские глядела,

Любовалась отраженьем дева,

Лику собственному улыбаясь,

Так шутила девица, смеялась:

«Словно сказка, хороша, красива!

Стройная и гибкая, как ива.

Не сыщу под стать себе, знать, мужа,

А иной, неровня, мне не нужен».

 

5

Речи те Пургасов сын заслышал —

Молодец на сурский берег вышел.

Был Пургаc царём эрзян — инязор,

Во земле эрзянской ине-князем.

Все эрзяне князя почитали,

За его премудрость уважали,

Чутко княжеским словам внимали,

Суть их, словно ал-яйцо, глотали…

Не учил он жалобам и плачам,

По делам судил лишь, не иначе,

Да и сам был знатный мастер-дока:

Мимоходом им вершились с проком

Сотни дел — как змей скользил меж ними,

Да при этом не был говорливым:

Молвит слово — полнит дар ладоши,

Молвит два — умы богатством множит.

Слава разнеслась о нём далече,

О его делах слагались речи.

Во эрзянский край ступать не смели

Чужеземцы. Птицы не летели

Из иных краёв в страну Пургаса,

Мирно жизнь эрзян текла всечасно —

Богатея, при Пургасе жили,

Сытно ели, мёд да пуре пили,

Полной грудью, счастливо дышали,

Притеснений да нужды не знали.

 

 

6

И Пургасов сын был отцу под стать,

Был отцу под стать — дел не сосчитать,

Знатным мастером да искусным слыл,

В дело вкладывал весь свой толк да пыл.

Всяко-разное мог он мастерить,

Потому Эрьмезь-имя стал носить.

Ставит мельницу — словно крылья птиц,

Дуновением кружат вверх да ниц.

Лодку ли долбит, рады седоки:

Не плывёт, летит —  лишь веслом греби.

Дело всякое спорилось в руках,

К добру молодцу обращался всяк.

В семь годков прослыл славным кузнецом,

В осемь лет дивил знатным мастерством:

В камне изваял ласточку Эрьмезь,

Лишь подбросил ввысь —  взвилась в синь небес,

Да среди иных птиц осталась. Знать,

В синей вышине любо ей летать.

Сын Пургасов был статен да пригож!

Выступил вперёд молодец:

— Так что ж,

Лучше иль меня? — Лучше, спору нет!

Светел лик его, словно солнца свет,

Взглянет-украдёт девичьи сердца,

Замирают те, видя удальца.

Выскочил вперёд молодец опять:

— Аль меня сильней? — начал  восклицать.

И тебя сильней, и твоих друзей!

Под его рукой мчался конь быстрей,

Буйных скакунов укрощал да вмиг,

Равных в беге нет — зайца да настиг…

— Аль меня быстрей? — вновь пред Дувармой

Молодец предстал бравый да младой.

— Ветра он быстрей! Кланяйся, люд весь!

Не держите зла — лучше всех Эрьмезь!

Бег ли зачинал — ветры обгонял,

Словно рыба он плавал да нырял…

Ой, да не изречь, ой, да не сказать,

Ой, да на делах вам не показать.

Даль минувших дней разглядишь, аль нет,

Как умом постичь славу древних лет!

 

7

Красной девицы речи, что ручьи,

Слушает Эрьмезь, как Сура журчит,

Слушает Эрьмезь девицы слова,

Руки опустил  — кругом голова.

Словно во плену молодой орёл,

Воспылал огонь в сердце, пламя-тол,

Плачем изошла молодца душа.

Помолчав, Эрмезь молвит неспеша:

— Слёзы проглочу, дабы ни слезой

Не приветить ту, чьей сражён красой,

Жажду я водой хладною уйму,

С берегов Суры в забытье уйду.

Одинокою, брошенной стезёй

Скроюсь с глаз долой, вдаль, за горизонт,

Чтобы трын-травой сердца боль унять,

Во забвении время коротать.

Рассмеялась лишь девица в ответ:

— Ой-да, молодец, не обманешь, нет!

Смазан чем язык? Не годится лгать,

Пред красой моей трудно устоять!

Я умна, Эрьмезь, вижу всё насквозь,

Зришь — в моих очах золотится рожь…

 

Ей в ответ Эрьмезь звонко восклицал:

— Я не лгу тебе — краше не встречал,

На тебя взглянув, вмиг остолбенел,

Пред тобой стою да не помню дел.

Трепещу, как лист на семи ветрах,

От колючих слов в теле дух иссяк.

Молвил так Эрьмезь, и от слов сиих
На брегу Суры смех Котовы стих,
Красна девица усмирила нрав,
Да искать цветы принялась средь трав,
Вот, склонившись ниц, сорвала один,
Да излюбленный завела мотив:

— Стебелёк сорву, во речной поток
Брошу с берега я вьюнок-цветок,
Ежели пойдёт цветик да ко дну —
Быть беде, и я, верно, утону,
Быть слезам моим, если канет цвет,
Знать, в плохих руках девичий мой век…
Стебелёк сорву, во речной поток
Брошу с берега я вьюнок-цветок,
Ой, да не тони, в сурских водах, нет!
Водорослей вкруг обвивайся, цвет!
Ой, да не тони, ой, да не тони!
Обвивайся вкруг, ой, люли-люли!

Да, сорвав цветок, бросила в Суру,
Не поплыл вьюнок, а пошёл ко дну.
От приметы той пыл Котовы сник,
Словно белый холст, бледен её лик,
Из раскрытых уст не идут слова.
Всех подруг своих дева собрала,
Торопясь домой поскорей уйти,
Властною рукой сердце сжав в груди.

8
В одиночестве витязь молодой.
Красны девицы скрылись с глаз долой.
В их уход ему всё не верится:
Хоровод округ кружит-вертится,
Ой, прислышалось, ой, привидилось,
Добру молодцу, славну витязю,
Чу, напев звучит – слушает Эрьмезь,
Чудится ему, то Котовы песнь.
До полуночи так стоял Эрьмезь,
Словно пойманный во ловушку здесь.
Славный витязь наш обернулся вспять…
Стоит матушка сзади сына, глядь,
Стоит матушка, да корит его:
 — На пустом брегу будто ждёшь кого?
Здесь не отыскать и червя, Эрьмезь…
Сердце старое напугал ты днесь,
Кликая тебя, сорвала  я глас.
Поспешай, сынок, с брега сей же час,
В месте гиблом ты очутился, сын.
В древние века здесь, среди осин,
Из глубин Суры каждый вечер, в срок,
Появлялась, нать, да хозяйка вод,
Причитая, свой зачинала плач,
Да слезой гнала бремя неудач,
Как берёзынька, гнула гибкий стан,
Да лила-плела лживый свой обман.
Добры молодцы из эрзянских сёл,
Лишь заслышав плач, каждый к брегу шёл.
Застывали здесь, деву увидав
Обнажённую средь зелёных трав.
Бреге на речном к ним Ведява льнёт,
Да помочь в беде молодцев зовёт:
— Здесь купалась я… молодец узрил,
Белый мой панар спрятал-затаил,
Как явлюсь теперь я среди людей?
Надсмехается надо мной злодей.
Добры молодцы, помогите мне,
Не оставьте здесь во лихой беде,
Белый мой панар отыщите-ка,
Среди зарослей да найдите-ка.
Отыскать панар кто на деле дюж,
Тот и будет мне любый-милый муж.

Кто поверит ей, в омут тех ведёт,
Манит красотой, льнёт хозяйка вод,
Голосок журчит, словно родничок,
Добрых молодцев вглубь, ко дну влечёт,
Кто за ней пойдёт, тонет в омуте, —
Бойтесь ласк её, добры молодцы!

Ой-да, не ходи, мой сыночек, здесь!
Ой-да, не печаль свою мать, Эрмезь!

9

Увела домой матушка сынка,
Молится Богам, глядя в облака.
Вслед за ней идёт неспеша Эрьмезь,
Словно неживой, дух иссяк-исчез.
На крыльцо ступил, по ступеням вверх
Поднимается — круче нету вех!
Долгим был подъём на родной порог,
Ступит шаг один — следом тяжкий вздох,
Следующий шаг молодец вершит —
Словно злой недуг силы иссушил.
В три ступени лишь отчее крыльцо, —
Парню чудится: тридцать али сто!

10
Молотом своим не стучит Эрьмезь,
Наковальнею не пугает весь,
Вперил очи он, да не сводит взор,
Думу думает  молодой орёл,
Да от думы той завострился нос,
Удлинился ли, словно к ницу рос.
Это матушка заприметила,
Вопрошающе его встретила:
— Думу думаешь ты о чём, сынок?
Опечален чем?  — оброни намёк,
В мыслях что твоих, в глубине души?
Не скрывай, сынок, матери скажи.
— Матушка, болит сердце во груди,
Слышится порой, как стучит-грустит,
Задыхаюсь, с ним справиться невмочь,
Ни при свете дня, ни в кромешну ночь,
Жаром ли руки, мудростью ли слов,
Не могу его успокоить вновь.
Отчего оно зачало болеть,
Совестлюсь сказать да не смею петь.

— Твой недуг, Эрьмезь, ведом мне, знаком,
Не печалься, сын, мы его согнём,
Знаю средство, как излечить болезнь.
К батюшке пойду для беседы днесь.
Да пошлём гонцов в дальние края,
Красну девицу сыщем для тебя,
Красну девицу — ягодку-инзей,
Успокоишься, счастлив будешь с ней.
Как сказала мать, так решил отец:
В дальние края послан был гонец,
Возвернулся он — но пустая кладь,
Красну девицу не сумев сыскать.
Вслед за ним другой послан был гонец —
Не вернулся, знать, свой нашёл конец,
След простыл его, лишь сокрыла даль,
И с тех пор вестей так и не подал.

 

 

11

Добрых жеребцов обуздал Эрьмезь.

Запрягал он их во повозку днесь,

На мокшанский двор мигом прискакал,

Да Пурейше он почесть воздавал,

В дом, смеясь, вошёл, зрит: Пурейша-царь,

Словно Бог-Чипаз, восседает яр,

Сотня подданных, перед ним склоняясь,

Исполнять спешат то, что молвит князь,

Словно бабочки ко царю летят,

Внемлют его речь, ловят царский взгляд.

Под Пурейшею воздыхает пух —

Десять ласковых, пуховых подух.

Лыко князь дерёт маленьким ножом,

За работой зрит: гость явился в дом.

Кланяется ниц, молодой Эрьмезь,

С уважением воздавая честь.

А в ответ ему и мокшанский князь,

Рот открыв, издал изумлённый глас:

— Добрый, злой ли рок, удалец, привёл?

Да откуда ты прилетел, орёл?..

— Именем Эрьмезь люд меня зовёт,

Я — Пургасов сын, эрзи древний род.

За Котовою, дочерью твоей,

Прилетел орёл в час, урочный, сей.

 

12

Не спешил в ответ слово молвить князь:

Лыко он дерёт, словно напоказ,

Слово его ждать — век людской прожить,

Помолчав, вот князь зачал говорить:

— Стало быть, тебе полюбилась дочь?

Соизволь и мне во нужде помочь!

Надобно, Эрьмезь, лапоток расшить —

Цёканзюрыне  сможешь ли добыть?

Чтобы сам крючок выводил узор,

Услаждающий княжеский мой взор.

На досуге мне нравится плести

Лапти, туески — глаз не отвести!

Я люблю плести, да не вышивать,

Цёканзюрыне соизволь сыскать!

Лишь тогда с тобой буду говорить

О Котове я – так тому и быть!

Если дочь мою в жёны хочешь взять,

Жеребцов оставь, дам тебе клюку,

За ворота вдаль, в поле отведу.

В поле во пустом вьётся три пути –

Тем ступай, каким по душе идти…

 

Добрый молодец да отчаился,

Удалец Эрьмезь опечалился.

Делать нечего. В руки взял клюку,

Да колено чрез раз-другой согнул —

Молодецкий дух крепок али нет, —

Да с дубинкою держит путь в ответ.

 

13

На распутии трёх дорог-путей,

В одиночестве посреди полей,

Кружит молодец, ищет взглядом весь,

Думу думает удалец Эрьмезь.

Поле гладкое, словно кожи шёлк,

Пустота округ, где бы ни пошёл:

Нет ни кустика, нет ни лоскутка, —

Для воробушка нет и стебелька,

В поле чистое птицы не летят,

Даль бескрайнюю не охватит взгляд.

Вдоль да поперёк вьются-кружатся

Три дороженьки вязью-кружевом.

Кругом голова от путей-дорог,

Удалец Эрьмезь ижно занемог,

Молодецкие очи не глядят,

Тяжела глава, мутен его взгляд.

Сел на землю он, да склонил главу

На дубовую верную клюку.

Тотчас же заснул, всех лишёный сил,

Словно тяжестью камень придавил.

Долго ли проспал, знает только он.

Затряслась земля в полночь ходуном,

Затряслась земля, подскочил Эрьмезь,

Словно под землёй расходился бес! —

Слышит шум да гам, да телеги визг,

Едут с грохотом —  нут-ка, оглянись!

По дороге, глядь, словно в страшном сне,

Старая карга мчится на свинье,

В немощной руке ось телеги —  ей

Бьёт она свинью, чтобы шла скорей.

14

Вот дубинку взял и Эрьмезь — свою

Добрую достал, верную клюку.

Перегородил он старухе путь:

— Ты пошто гремишь? Поуставней будь!

Прыткую свинью оторопь взяла,

Баба со свиньи чресла подняла,

Да беззубым ртом брызнула слюну:

— Пропусти, младшой, али прокляну!

Сердится, клянёт баба — брань слышна,

Но Эрьмезю брань грозная смешна.

Старая  карга  чует — полночь бьёт:

Звонко петухи запоют вот-вот,

Голосистые петь зачнут едва,

Как иссякнет вся сила колдовства.

Путники, лишь к ним выведёт стезя,

Ей за чары зла выколют глаза.

— Пропусти меня, молодец лихой,

Что ни попроси — откуп дам любой!

Лишь до петухов не держи, Эрьмезь,

А иначе смерть поджидает здесь.

 

Только этого молодец желал,

Из открытых уст скачет слово-вал:

— Цёканзюрыне обещай сыскать!

Чтобы сам он мог лапти расшивать.

Цёканзюрыне только и прошу —

Сыщешь ежели, тотчас отпущу.

— Вай-вакай, Эрьмезь, выкуп твой каков!

Раздобыть его будет нелегко,

Укажу тебе, так и быть, стезю,

Впереди садись, подгоняй свинью.

Мощь иссякла рук, гнать её нет сил,

Рот орать устал, крик уста скривил.

Перед бабой сел удалец Эрьмезь,

Хлещет он свинью, погоняя в лес.

Встречь избушка им леса посреди,

Сыпется труха, на порог взойди:

В чём её душа?! — ох, плоха, плоха! —

Тронешь пальцем лишь — сыпется труха.

Мигом здесь свинья бег свой уняла,

Пред избушкою у крыльца легла.

Козьим голосом дверь заблеяла,

Да открылась им, словно велено.

 

15

Баба салмою Эрьмезя кормит,

Баба позою Эрьмезя поит,

В красном во углу постель готова,

Вот над ней колдует баба снова:

В изголовие петух положен

Околевший… Вслед за этим что же? —

Ждёт Эрьмезь, не спит, не дремлет,

Тишине ночной тревожно внемлет.

Ровно в полночь лес разволновался,

Ровно в полночь лес расхохотался,

Ожил и петух, забил крылами

Да запел. Взметнулось в печке пламя.

А петух, пропевши, помер снова.

Будит баба удальца младого:

— Пробудись, Эрьмезь, пора в дорогу! —

Молодца ведёт она к порогу:

— Вот твой путь, —

                               В левый карман Эрьмезя

Баба положила брус железа,

Правый во карман  опущен камень —

Тяжелы карманы под дарами.

Чтобы удаль полнилась да сила,

Баба молодца водою окропила,

Так напутствуя перед дорогой:

— Вот по этому пути и трогай!

Встретится ли пень — поклонись, Эрьмезь,

Верною стезёй очутился здесь.

Не сворачивай … до конца иди…

До конца дойдёшь — бей поклон пути.

К пасеке тебя приведёт тот путь,

И за то ему благодарен будь.

На той пасеке брат живёт старшой,

Знатный он ведун, братец мой родной,

Он сквозь землю зрит, мимо не пройдёшь,

Цёканзюрыне у него найдёшь.

Как оно в твои руки попадёт —

Дело не моё, думай наперёд.

 

После этих слов бабы след исчез.

По стезе вперёд следует Эрьмезь.

О дубовый пень вот споткнулся он,

Вспомнил вмиг наказ — низкий бьёт поклон.

Пень ему в ответ — знать, могуч был дуб! —

Отщипнул с горба ароматный луб.

Молодец сей дар благодарно взял,

Да стезёй своей вновь он зашагал.

Сузилась стезя, тонкой бечевой

Скрылась от очей под густой травой.
Встал да зрит Эрьмезь, не спешит зазря:
Некуда идти — заросла стезя.
Видит — в стороне высится копна,
Конская глава издали видна:
С маковки копны, с птичьего гнезда,
Смотрят на него впадины-глаза,
Конская глава жуткая на вид,
Череп белизной путника страшит.

Да незванный гость вызвал конский гнев,
Череп враз заржал, молодца узрев.
И ведун-колдун тотчас услыхал,
Человечий дух сразу распознал.
Выпустил он пчёл — к гостю, рой, лети! —
И на вайгельпе* к ним не подойти.
Полчищами пчёл лес заголосил,
Истово жужжит колдуна посыл.
В молодецкие очи, вишь, летят,
Добра молодца ослепить хотят.

Вспомнил вмиг Эрьмезь: дым пугает пчёл, —
Вот в карманах он бабы дар нашёл:

О железный брус каменным провёл —

Тотчас сладкий дух весь заполнил дол.

Закурился лес, дымом хмелен стал,

Дабы молодец страха не познал.

Удалец Эрьмезь вновь идёт вперёд,

Молодца испуг, верно, не берёт!..

 

вайгельпе* — километр

 

16

Среди пасеки, зрит, изба стоит,

Сотня ей опор падать не велит.

Сотню зрит лаптей — примеряй-ка карть! —

Около избы гнить им, пропадать.

Тронул дверь Эрьмезь пальца ноготком —

Заскрипела дверь, «чикорк» взвизгнул дом,

Словно старческой поясницы скрип.

А в избушке той жил ведун-старик.

— Кланяюсь тебе! Кое-как нашёл, —

Молвил так Эрьмезь да отбил поклон.

Посреди избы старец восседал,

Пуре пил, кадык клокотал-играл.

Пуре кружевом во ковше кружил.

Цёканзюрыне лапти плёл, вершил

Чудный свой узор, плёл да расшивал.

Молодцу в ответ старец лишь молчал.

Выпил пуре он да, поставив ковш,

Зачал говорить:  — Что ж, узор пригож!

Если бы поклон ты, Эрьмезь, не бил,

Я тогда тебя тотчас умертвил.

Как на пасеку ты проник, Эрьмезь?

Не помыслю, как очутился здесь.

Кем ты послан? Что жаждешь ты найти?

Да смотри в глаза, взор не отводи!

Иль задумал ты мой обшарить дом? —

От меня теперь не уйдёшь добром.

Кликну поутру старцев я лесных,

Леших да друзей лучших всех своих.

Защекочут так — насмеёшься всласть,

Будет над тобой чаща хохотать.

— Я проник сюда не обшарить дом,

Старец, я прошу взять меня в наём,

На тебя, ведун, я трудиться рад,

Лишь насыть живот да одень наряд.

Неприкаянным по земле иду,

Голове своей места не найду.

Я отца не знал и не ведал мать.

Лишь хочу себе дело я сыскать.

— Знай, лаптями я сказочно богат, —

Сплетено лаптей на любой вкус-лад.

Только лыка нет, кончился запас,

Не плести лаптей, знать, в урочный час.

Мёдом сыт моим и в лесу медведь,

Лакомится так, морду утереть

Невдомёк ему — с носа в рот течёт,

Сладок да тягуч золотистый мёд.

Ежели до дел на руку ты скор,

Ежели не врёшь да, и впрямь, не вор,

Будешь сыт, обут да одет в наряд,

Ежели, Эрьмезь, ты трудиться рад.

Быть тому тогда — и пылинки, знать,

С добра молодца  я примусь сдувать.

 

17

Угодил Эрьмезь старцу, сотню дел

За короткий срок сделать он сумел:

Рубит ли дрова, лыко ли дерёт —

Спорятся дела, а ведун блюдёт,

Ходит по пятам да за ним следит,

Цёканзюрыне день и нощно бдит,

Положил в карман да не сводит глаз.

 

Пусть следит старик — будет ему пляс!

Проучить его молодец решил,

Вот могучий дуб он в лесу свалил,

Надвое Эрьмезь дуб тот разрубил,

Да в расщелину вставил узкий клин,

Сунул в эту щель длани он свои,

Вытащил затем, потирая их,

Словно в щели той руки обогрел.

Увидав, ведун молвил, не стерпел:

— Молодец, иль ты длани греешь так?

Любопытно мне до смерти, чудак!

Нут-ко, дай и мне длани так согреть, —

Опустил ведун обе длани в клеть.

Лишь в расщелину руки положил —

Удалец Эрьмезь выдернул враз клин…

Закричал ведун! Взвился выше звёзд

Крик его, и лес эхом лепту внёс:

Вспрянул ото сна, лает да брюзжит,

Каждым лепестком колдовски дрожит.

 

18

Цёканзюрыне так Эрьмезь добыл,

Да к Пурейше с ним тотчас поспешил.

В изумлении царь раскрыл уста,

Вымолвил лишь: «Вай!» — знамо, неспроста:

— Мы тебя в живых не считали уж,

Кануло в пути много смелых душ.

Так и быть, Эрьмезь, дочь мою возьмёшь!

Матушку её поспрошаем всё ж.

В горницу вошла вот Котовы мать,

Ей Эрьмезь поклон поспешил воздать.

Времени исход не теряя зря,

Молвила жена гордого царя:

— Я наслышана о тебе, Эрьмезь,

Ведаю и дар, что ты ищешь здесь,

А теперь внимай, что желаю я:

Не люблю я прясть — пахнет конопля,

Я люблю лишь ткать белые холсты,

Под прохладой рос нити их чисты.

Слышала молву я давным-давно:

Самопрядное есть веретено,

То веретено нить само прядёт,

Дочь отдам тому, кто его найдёт.

Коль веретено ты добудешь, верь:

В жёны я тебе обещаю дщерь.

 

На словах на сих речи пыл исчез,

Вновь, откланявшись, держит путь Эрьмезь.

 

 

19

В одиночестве вновь среди полей,

На распутии трёх дорог-путей,

Кружится Эрьмезь, выбор свой верша,

Дольнюю стезю выбрать не спеша.

Закрутилась, вишь, индо голова,

Вот прилёг-заснул, сон, что трын-трава.

До полуночи удалец проспал —

Ровно в полночь он пробудился-встал.

На одну стезю он взглянул — ни зги.

По другой стезе  — чу! — слышны шаги:

Едет пасечник на жребце слепом,

Ишь, набычался, мешковатый ком.

Вот загородил палкою-клюкой

Путь ему Эрьмезь да промолвил: «Стой!»

Жеребец —  тарск! — встал. Не упав едва,

Старый пасечник процедил слова:

— Пропусти, Эрьмезь, али прокляну!

Сёк он жеребца, погоняя: «Ну!»,

Бранью осквернял Землю всю, насквозь.

Но Эрьмезь в ответ лишь смеялся. Воз

С места не съезжал, вкопан в землю как!

Пасечник-старик чует — полночь, мрак

Ночной вот-вот петухи вспугнут,

В сёлах, на шестках, дружно запоют,

Голосистые петь зачнут едва,

Как иссякнет вся сила колдовства.

Путники, лишь к ним выведёт стезя,

Выколют его, ведуна, глаза.

— Пропусти меня, молодец лихой,

Что ни попроси — откуп дам любой!

Лишь до петухов не держи, Эрьмезь,

А иначе смерть поджидает здесь.

Удалец Эрьмезь лишь того хотел,

Тотчас приступил он к почину дел:

— В откуп я приму лишь веретено,

Самопрядное, что прядёт само,

То веретено исто я ищу,

Обещай его — тут же пропущу.

— Вай-вакай, Эрьмезь, выкуп твой каков!

Раздобыть его будет нелегко,

То веретено в руки не идёт,

Так и быть, тебе укажу я брод.

Впереди садись да оглоблю в длань, —

Дабы жеребца гнать, да не порань!

Мощь иссякла рук — я гонец плохой,

От укусов пчёл руки, вишь, дугой.

Знай себе, Эрьмезь, смех скрывая свой,

Гонит жеребца верною клюкой.

 

20

Встал вдруг жеребец да ни с места: знать,

С пяди той земли ног не оторвать.

— Ну, теперь слезай, молодец Эрьмезь, —

Проронил старик, — распростимся здесь.

Вишь, перед тобой вдаль уходит путь:

По нему ступай, а меня забудь.

Не сворачивай, лишь вперёд иди,

Где споткнёшься, там — бей поклон пути.

Что найдёшь — твоё, смело поднимай.

До великих вод той стезёй ступай,

К морю синему той стезёй иди:

Там моя сестра — моря посреди,

Колдовство её моего сильней:

Ведом ей язык ядовитых змей.

В дланях во её то веретено,

Самопрядное, что прядёт само.

Пасечника сказ завершился здесь,

После этих слов старца след исчез.

 

21

В одиночестве вновь Эрьмезь бредёт,

Добрый молодец вдруг споткнулся — стоп!

Видно, старый дуб подаёт сигнал:

 

Ветвь дубовую из-под ног поднял:

Старый сук, кривой, на конце гнилой.

Как старухи горб, так и ветвь — дугой.

Скрытый смысл Эрьмезь силится понять:

«Той дубинкою псов лишь отгонять?

Отчего её дуб мне ниспослал?

Отчего с земли я её поднял?»

Сам вперёд идёт. Море перед ним

Пенится, шумит гребнями седин.

Возгласом его ширь не обхватить.

Дивный островок моря посреди,

Зеленеет меж пенящихся волн,

Молодецкий взор в даль ту устремлён:

Видится изба в зелени прорех —

Одинёшенька  да размер — с орех.

Берегом морским мечется Эрьмезь,

Брод дубинкою мерит-ищет здесь.

Но, не отыскав мелководный брод,

Помышляет он: вдруг да доплывёт? —

Только окунул в море пальцы ног,

В ледяной воде тотчас же продрог.

Видит, высоко волны поднялись,

Мутною водой море плещет ввысь.

Гневно, во сердцах, он дубинкой — стук!

Через море, глядь, мост дубовый вдруг

Перекинулся — с берега на брег:

Мол, шагай вперёд, добрый человек!

Зашагал Эрьмезь — море нипочём!

Шторм бушует пусть за его плечом!

 

22

Видит: на брегу доживает век

Ветхая изба, смотрит на тот свет,

Лишь коснулся он двери лубяной,

Заскрипела дверь старческой спиной:
«Чокорк» — разнеслось, словно старца стон,

Лубяную дверь только тронул он,

Поясница как дедова скрепит,
Так раскрылась дверь: вход в избу открыт.

— Бабушка-яга, бью тебе поклон!

Кое-как нашёл твой замшелый дом, —

Заговаривал так ягу Эрьмезь

Да веретено заприметил здесь.

— И тебе поклон, коль ко мне зашёл.

Перебрался как через гребни волн?

Как сюда доплыл, в голову нейдёт!

Расскажи, Эрьмезь, кто тебя ведёт?

Что ты ищешь здесь, от какой нужды?

Да смотри в глаза, взор не отводи!

Иль задумал ты мой обшарить дом? —

От меня теперь не уйдёшь добром.

Кликну ночью я водяных подруг,

Обоймут тебя те русалки в круг,

Защекочут так — ноги пойдут в пляс,

Пред ведуньей стой да держи свой сказ.

 

— Я проник сюда не обшарить дом,

Бабушка, прошу взять меня в наём,

На тебя, яга, я трудиться рад,

Лишь насыть живот да одень в наряд.

 

— Славится, дружок, пряжею яга —

Пряжи да холста хватит на века,

Приодеть тебя  — эка ли беда! —

Будешь ты одет да обут всегда.

Закрома мои полны и зерном,

Ты услышешь сам, как богат мой дом:

По амбарам, вишь, мыши как снуют,

Говорят тайком да пищат-поют.

Будешь жить меж них, стану я, — пить дать! —

С добра молодца  мушек отгонять.

 

23

Удалец Эрьмезь бабе ко двору,

Молодцу яга лишь не по нутру:

Ходит по пятам, всё за ним следит,

Да веретено день и нощно бдит,

Неразлучна с ним хитрая яга —

Оплела его поясом карга.

В водоврате дел вертится Эрьмезь.

Смолото зерно, доки пыл исчез:

Переделал всё — кончились дела,

Молодцу в тот час баба так рекла:

— Не по нраву мне, что стоишь без дел!

Расспаши, дружок, утром мой удел!

 

24

Распахал Эрьмезь землю поутру.

А яга следит в щёлочку-дыру,

Глаз прищурила да глядит тайком,

За Эрьмезем в щель зрит одним глазком.

Пусть следит яга — счастья не видать,

Поневоле ей плакать-причитать.

Проучить ягу молодец решил.

Ухо правое к колесу склонил,

К колесу склонил, да смеётся сам:

Веселится, мол, разным чудесам.

А яга следит, любопытно ей:

— Что прислышалось? — молви же скорей!

— Песни чудится мне звучание,

Будто девичьи причитания,

Песнь эрзянская — чу! — мне слышится,

Многогласицей — чу! — колышится.

Пуще жадности любопытство, знать:

Хочется яге песню услыхать.

К колесу своё ухо прислонив,

Силится поймать чудный тот мотив.

Ухо к колесу только поднесла —

К оси привязал молодец власа

Да запуталась в космах же своих

Старая карга, смех ведуньи стих.

Кружится яга вкруг да около —

Галкиным гнездом в схватке с соколом,

Да себя клянет, да грызёт уста,

От напрасных мук истово устав.

С пояса Эрьмезь снял веретено,

На мокшанский двор поспешил. Давно

Ждут с веретеном удальца, знать, здесь.

Пред Пурейшей дар положил Эрьмезь.

Князь мокшанский дар соизволил брать,

Приказав жене в деле проверять.

В гребень вдета нить, но свободна пясть:

Глядь, веретено зачинает прясть —

Самопрядное, нить само прядёт!

А Котовы мать так в ответ поёт:

— Молодец, тебе в жёны дочь отдать

Опасаются и отец, и мать.

Добрые дела наспех не вершат:

Путаницу лишь в спешке да плодят.

Для раздумий дай времени нам год.

Минет год — явись, твой придёт черёд.

Коли явишься за Котовой в срок,

В жены отдадим – в том даём зарок.

 

Низко, до земли, в ноги поклонясь,

Опечалился вновь эрзянский князь.

Ниц склонил главу русую Эрьмезь,

Во эрзянскую возвращаясь весь.

 

25

Молодец идёт да печалится,

Не торопится, возвращается

Нехотя домой. Вкруг да около

Не кидает он взоры сокола.

Так прошёл Эрьмезь ровно полпути,

Полдороги так разменяв, глядит:

Впереди пастух на пути лежит,

Молодецким сном, с громким храпом спит,

Во медвежьем сне он открыл роток,

А под ним — дыра на дыре, платок.

Много сот свиней возле пастуха

Роют  рылами, тот храпит пока,

Шишки жёлудей, корешки грызут,

Воду мутную во ложбинках пьют.

Молодец, узрев, спит де свинопас,

Ухватил за лапоть да его потряс:

— Эй, пастух, вставай, соня, пробудись!

Во простор полей свиньи разбрелись,

Спрятавшись в оврагах, волки сторожат

Животам голодным глупых поросят.

Собери-ка стадо — бог скотину спас!

 

Словно глух на ухо, дрыхнет  свинопас,

Да сквозь сон смеётся, смехом дребезжит.

Как Эрьмезь не бьётся, беспробудно спит,

За оборы лаптя пастуха потряс:

— Пробудись, полено!  — Дрыхнет свинопас!

— Отойди с дороги, пропусти меня,

Ежели не встанешь, истопчу тебя:

Ринусь сотней диких, резвых жеребцов!

Пробудись, бездельник, от никчемных снов!

 

Свинопас в ответ брыкнул лишь ногой —

Путник, мол, ступай с глаз моих долой.

 

Взбрыком тем Эрьмезь зело разъярён,

Воспылал в душе гневной злобы сонм —

Схвачен за грудки лодырь-свинопас,

Пастуха Эрьмезь истово затряс:

— Пробудись, вставай, неуклюжий зверь!

Свой медвежий зад поднимай резвей!

Отмахнись от дрём, соня-ротозей,

Посмотри — твой князь едет по стезе

Да кнутом свистит — в дланях во ея

Извивается кнут словно змея…

 

26

Не успел Эрьмезь те слова изречь —

Свинопас вскочил, искрою сиречь,

Обхватив главу, зачал он кружить, 

Да округ себя взором обводить:

В сторону одну свинопас взглянул,

Во другой конец взгляд свой обернул —

В плоть вернулся дух, рассмеялся он:

— Вовремя меня, эрзя, уколол!

Вусмерть напугал — я не утаю,

Тяжело прийтись князю ко двору.

Не боится кто князя моего?

Устрашится всяк имени его —

Прозван за дела он «Пурейша-чёрт»,

Да меня кнутом каждый день дерёт.

От него сбежать я и сам бы рад…

Не хочу пасти впредь я поросят.

Ненасытных их мне не прокормить:

Камни, да и те, могут проглотить,

Надоели так,  что свело живот!..

Потому сбежал я украдкой, вот

У обочины я прилёг вздремнуть:

Пусть споткнётся здесь тот, кто правит путь,

Пожелает пусть около присесть —

О плохом бытье расскажу, как есть,

Наконец  пролью слёзы да печаль.

 

Пастуха Эрьмезь слушал да молчал.

 

27

Верится с трудом. Пятится Эрьмезь.

В один глаз глядит, всякой веры без.

Долго он смотрел в очи пастуха:

Разгадать желал — явь иль чепуха.

Ближе к пастуху вот подсел Эрьмезь,

Слушает его, сам — вниманье весь.

А, поверив, свой он поведал сказ,

Как коварен был с ним мокшанский князь.

— Вай, дела твои плохи, стало быть, —

Зачал свинопас снова говорить:

— Через рот проник внутрь — одет-обут,

Да смочил твои чресла баламут,

Над тобой теперь потешается,

На полу, как шут, кувыркается.

Лаптем сношенным в рот суёт капкан —

Князь Пурейша так веселит мокшан.

Вкруг перста обвёл, обманул тебя,

Не горюй, Эрьмезь, эка ли беда!

И твои дела поправимы, друг,

Помогу тебе избежать я мук.

Только не скупись, эрзя, за ценой,

Ну-тко, расскажи, посул твой какой?

 

— Во родных пенатах, где родня моя,

За семью замками прячу я коня,

Жеребец отменный — скачет выше крон…

За твою подмогу в посул — этот  конь.

 

— Сам скачи, не нужен мне твой конь-огонь,

Жеребца боюсь я… Скакуна лишь тронь —

Вскачь умчится, ветром мимо просвистит.

Посули иное — то, что не страшит…

 

— В подполе хранится злата три горшка.

За ценой не встану — озлачу дружка.

Всё пересчитаешь, спрячешь под полой,

Заживёшь счастливо жизнью золотой.

 

— Для чего мне злато? Ни к чему оно.

Я считаю плохо, знаний не дано.

Где-нибудь за злато кто-нибудь убьёт.

Посули иное — что мне жизнь спасёт…

 

28

Кругом голова эрзи-удальца:

За море кабы да послать гонца?..

Роясь в мыслях, зрит — пусто в закромах,

Шиш в карманах, знать, ожидает крах…

Посул не сыскав, рёк тогда Эрьмезь:

— Младшая сестра в отчем доме есть:

Ко делам она неспособна, знай,

Избалована дева через край,

Исполняется всяк её каприз.

Лишь умеет петь так, что — мир дивись!

Зачинает петь — соловьи замрут,

Смолкнут, во лесах птицы не поют,

Слушают её, ловят каждый звук —

Всё внимает ей, тишина вокруг.

Кто возьмёт её в жены — счастлив тот,

Песнею её сердце отдохнёт,

За делами ли песню запоёт —

И душа твоя тотчас оживёт.

Коль надумаешь в жёны её взять,

То твоё тряпьё надобно менять,

Выбросим старьё, вырядим в панар —

От меня тебе одеянье в дар!

Покажу сестре  — коль понравишься,

К матушке, отцу тотчас явишься.

Перед ними плачь, слёзы не жалей…

И сестрёнку так заберёшь — ей-ей!

 

Взором посветлел мокша-свинопас,

Заалел зарёй, хоть и был чумаз.

Вот присел пастух, лапти скинул с ног,

А затем, вскочил — выше крон прыжок!

Да пустился в пляс в поле во пустом —

Ветер завертел, закружил вьюном,

До четырёхсот вихрей вслед летят

Да срывают с плеч нищенский наряд.

Ветхое тряпьё скинул свинопас,

Вздёрнув рукава чуги, зачал сказ:

— Скинь и ты, Эрьмезь, свой панар да с плеч,

Облачись в старьё, дабы скот стеречь.

Дам тебе я кнут, кнутик небольшой,

Лишь с мышиный хвост, стало быть, длиной.

Да не вздумай спать, не вернусь пока,

От безделия не намни бока!

За мизинчик щип! — лишь дремать зачнёшь,

Ущипни большой перст — коли заснёшь.

Годовалой же той свиньи страшись:

Не свинья она, а ведунья — сгрызть

Может за пустяк. Рядится свиньёй,

А приходится старшей мне сестрой…

Знай:  пригожего из-за молодца

Был удушен муж ею да мальца —

Сына своего, съела ведьма-мать,

Не приходится доброго здесь ждать.

 

Младшим братом я ведьме прихожусь,

Именем Дыдай с малых лет зовусь.

У своей сестры этот кнут стащил,

Да её в свинью им и превратил.

Пусть швыряется под прогнившим пнём,

Погребение роет пятачком!

А теперь твою править тыщу бед

Отправляюсь я, свой держа обет.

Обернётся ли дело не добром,

Я пущу стрелу — ты ударь кнутом.

Ежели стрела, да с иглу, вослед —

Ты кнутом ударь дважды ей в ответ.

Третия стрела толщиною с гвоздь

Прилетит к тебе — все дела отбрось,

Что есть мочи бей тем кнутом, пока

Не устанет бить правая рука.

 

После этих слов он в телегу сел,

Снова вспять скакать жеребцам велел —

Дрязг телеги лишь, перестук копыт —

Скрылся с глаз пастух — как плевок летит.

 

29

Ну! —  нещадно  гнал свинопас коней,

Прискакав, во двор поспешил скорей,

Вырвал конский хвост свинопас Дыдай:

Безбородым был — станет бородай.

А затем взошёл он в Пурейшин дом.

Восседает князь посреди хором.

Снега белого пух под ним белей —

На подушках князь восседает сей.

Денег перед ним в горнице горой:

Серебро журчит, злато льёт рекой.

А Пурейша, знай, копит наперёд,

Накоплениям верный счёт ведёт:

Вот один горшок он наполнил всклень —

Страж с мечом стоять будет ночь да день,

Вот другой горшок полон — тешкса срез,

С топорищем страж мигом ставлен здесь.

 

— Царь мокшан богат, — произнёс пастух, —

Всё имеешь ты — и коней, и слуг:

Проходил двором — жеребцов полно,

В дом вошёл — горой злато, серебро.

Потому идёт о тебе молва,

Потому легенд множатся слова.

Но судачит люд за глаза, вослед,

Мол, всего полно, лишь отрады нет.

Верится с трудом, люд солгать не прочь:

Есть на выданье у Пурейши дочь.

Дочь Котова — так, мол, её зовут,

Очи синими звёздами цветут,

Чистота небес в лике молодом,

Взглянешь на неё — полнишься добром.

И змеиный яд деве нипочём,

Не ужалит змей длинным языком.

Ей в приданное тридцать парей ярь,

Будет полон всклень счастьем каждый парь.

Но до сей поры сватов не видать,

Не торопятся деву замуж звать…

 

— Кто так смел сказать? Чирий во язык! —

Так прогневался князь мокшанский вмиг:

— Возвратить назад добра молодца,

Пусть в эрзянский край не торопится!

С полпути его возвратить, вернуть!

Повелеть скакать во обратный путь!

Сплетники пускай на него воззрят,

Злые языки пусть придержат яд.

 

 

30

Не успел Пурейша молвить слово,

Распахнулась дверь в хоромы снова.

Сорванец- сквозняк в избу пробрался,

Баловень под лавку затесался,

Половцы за ним ворвались следом:

Им устав не писан да не ведом,

Принесли с собою дух собачий,

Волком выли, голод свой не пряча.

Все углы обнюхали, под лавки

Воровато заглянули шавки…

Кто-то поводом узды играет,

Кто-то путами в зубах пугает,

Кто-то ременным кнутом стегает.

 

— Что пождёт нас? — свинопас гадает.

 

Половец один вдруг отделился,

Посреди хором остановился,

Треснул кнутовищем да отбросив,

Зачал речь язвительно с вопроса:

— Не узнал неужто нас, Пурейша?

Половцев успел забыть ты нешто?

Иль не помнятся наши деянья?

Освежим твои воспоминанья:

Лета позапрошлого кострища,

Сёл мокшанских вспомнил пепелища?

Прошлым летом сотню мы угнали

Подданных твоих, вернёшь едва ли…

Ныне мы явились за тобою,

За твоею княжеской главою.

Но дошёл слух, дочь, мол, ты имеешь,

Дочь-красавицу и холишь, и лелеешь.

В её очи взглянешь — блекнет небо,

С нею говоришь — сыт и без хлеба.

Посланы к тебе мы нашим ханом,

Нашим ханом, гневным и упрямым.

Дал наказ он  ползать пред тобою,

Гнев Пурейши растопить любовью,

Ноги лобызать, ниц поклониться.

Вздумал хан с тобою породниться —

В жёны просит он красу-девицу,

За неё готов он насмерть биться.

Ежели женою хана станет,

С ним она не пропадёт, не канет:

К хану на руках её доставим,

Слуг четырёхсот мы к ней приставим,

Солнцем ясным будут золотиться

Одеяния степной царицы,

Перед нею конскими хвостами

Пыль услужливо с пути сметая,

Молоком омоем кобылицы

Ноги ей да будем век молиться

Дочери твоей — Котове вешней,

Белокрылой голубице нежной.

 

 

31

Думы тяжкие в голове гудят,

Очи княжие в никуда глядят.

Половец Пурейше хитро речет:

— В своих мыслях не ходи далече.

Взглядом тяжким длинный нос не меряй.

Лучше выскажи слова сомнений,

Хана позови  — быстрее ветра

Он примчится, ждать устав ответа.

 

Гнев не скрыв, Пурейша рассмеялся,

След улыбки на лице остался.

Кликнул половецкого он хана

Из смердящего степного стана.

 

32

Хан взойти не может — в дверь вместиться,

Толщиною в сажень, вот и злится.

С добрую подушку и личина,

Кое-как вместился в дверь детина.

На пол опустившись, осмотрел он всех,

Пустоты полна голова с орех.

Глядя на него, испугался всяк,

Только страх неймёт свинопас-простак.

Хана супротив сел Дыдай-пастух

Да, взглянув в лицо, рассмеялся вслух:

— Отыскался где увалень-медведь?

Отвратительно на него смотреть!

Поднимите-ка этот парь с квашнёй,

Гнев лишь усмирять да закваской той!

Аль соломкою уколоть слегка —

Глядь, на шесть частей разнесёт бока!

Славен только тем, что бока набил,

Али этакий муж Котове мил?!

Красной девице надобно сыскать

Добра молодца, ей во всём под стать!

Удалец такой на примете есть —

Будто песня он, словно добра весть!

По Котове он уж давно иссох,

В поле во пустом сник, как стебелёк,

Ко берёзе, вишь, в горе прислонясь,

Слёзы горько льёт славный витязь-князь.

Лебедь белая во его очах —

О Котове он грезит во мечтах…

Плачет горько он, словно сок берёз,

По его лицу льют потоки слёз,

Да кукушечка кружит над главой,

Потерял покой парень молодой.

Пусть, Пурейша, он возвернётся вновь,

Принесёт его на крылах любовь, —

Молвил свинопас,так Дыдай изрёк

Да стрелу затем малую извлёк.

 

33

Запустил стрелу со двора Дыдай:

— Ты лети, стрела, пять ветров пронзай!

Влёт настигнут был молодец Эрьмезь —

Донеслась стрела да вонзилась здесь.

Лишь Эрьмезь  укол ейный ощутил —

Треснул раз кнутом изо всех да сил.

Годовалая взвизгнула свинья —

Обернулась вмиг в доброго коня.

За уши его молодец поймал,

Удила вложив, жеребца взнуздал,

Правит им куда — скачет жеребец,

Пыль клубится вслед — вьётся до небес,

Через русла рек мчится добрый конь —

Из-под ног его искрами огонь.

Наземь не успел долететь плевок,

Во Пурейшин двор прискакал конёк.

Во Пурейшин двор прибыл удалец —

Им удушен был ханский жеребец.

 

34

Скинул молодец хлам дорожный с плеч,

Праздничный панар поспешил облечь,

Безбоязненно в горницу вошёл,

По обычаю поклонившись в пол.

Испугался хан да обмякнул весь,

Зачал пятиться да под лавку влез.

Из-под лавки — зырк: верный где слуга? —

Ни друзей, ни слуг — бросились в бега.

— Прибыл ты, Эрьмезь, скоро да не в срок,

Год не минул, знать, не сдержал зарок, —

Рёк Пурейша так, словно льдом сковал, —

Для раздумий мне времени не дал:

За тобой закрыть дверь едва поспел,

Вышел я во двор да плевок-пострел

Не успел земли прикоснуться, вишь:

Предо мною вновь, удалец, стоишь…

Ничего Эрьмезь не сказал в ответ,

Закусил губу, дверью хлопнул вслед.

 

35

За собой Эрьмезь только дверь закрыл,

Из-под лавки хан телеса скатил.

Сидя на полу, говорить почал,

Как заноза, он вкрадчиво вещал:

— Ты кого, старик, испугался так?

Молодец взошёл в дом  —  эка, пустяк!

На меня взглянув, испугался он

Да пустился прочь, в щель дверную вон.

Ведомо ему: в сердце моём хлад —

Испугался, знать, да бежал назад.

Мой мизинец лишь стоит показать,

Приседает он да не смеет встать,

Ежели большой палец покажу —

Разума его навсегда лишу.

Не страшись, старик, отведу удар!

Для сражений я силою удал:

В страхе я держу стран де пятьдесят —

Уши навострив, слушают-дрожат,

Да меня тайком в ужасе клянут,

От меня беды ежечасно ждут.

Воинов моих дол сей не вместит:

В бранном поле, зришь, словно лес стоит,

И страшатся их, знамо, неспроста:

Где они пройдут — всюду темнота,

Словно чёрный лес нагоняет стон,

Лишь взмахну кнутом — мчат со всех сторон.

Каждый стебелёк достают мечом,

И железо их пасти нипочём,

Душу леденит злобный волчий взгляд:

Вусмерть загрызут, ходу нет назад.

На тебя, старик, кто с мечом пойдёт,

Воинов моих повстречает тот —

Вёрст четыреста вскачь я обойму,

Городов пятьсот на скаку займу.

Ежели мне дочь ты свою отдашь,

Сердцем отдохнёшь, защищу край ваш —

Не осмелится враг с мечом идти,

Воинов моих встретив на пути.

 

Вновь Пурейша-князь, размышляя, стих,

Думы на челе отразились вмиг:

В сумерках морщин хмурится чело,

Потемнел-померк светлый лик его.

Не дождаться слов от Пурейши — мгла,

Ночь осенняя в голову взошла.

 

36

Ждать уж невтерпеж, прогневился хан.

Голосом змеи клич шипит войскам.

Воинов на зов мчится много сот:

Во поле черно, тёмен горизонт!

Землю тучами воины теснят —

Веселится хан: хладным сердцем рад.

Подбоченившись ходит-хвалится:

— Супротив меня кто де ярится?

Превращу в ничто, в гноя скопище!

Не спешит никто на побоище:

Не видать мокшан, русские нейдут,

В сече про эрзян речи не ведут.

— Зело не хвались, —  говорит пастух, —

Хорошо знаком боевой твой дух:

Зайца увидав, от него бежишь,

Встретиться иной — бисером дрожишь.

Кто тебя вспугнул — влез в змеиный лаз?!

Кочевой орде отдавай указ!

В чистом поле, там, где проходит шлях,

Стоит молодец — молнии в руках,

Не бахвалится духом боевым:

Не по сердцу, знать, битв кровавых дым;

Воинство за ним спит три года уж,

Каждый воин храбр, силошкою дюж,

Любят подремать, улыбаясь снам.

Коль начнёшь будить, убедишься сам —

Удалью своей славен воин всяк,

Биться ли зачнут — пропадёшь за так.

Станут наступать — стёрт железный холм,

За вершком вершок дух из плоти вон!

 

— Врёшь, не проведёшь, — молвил хан в ответ,

— Шляху по тому ехал я чуть свет,

Верю лишь своим собственным очам:

Спящих воинов в поле не встречал.

Спящих нет, как нет воинов в строю.

Молодец один во степном юру,

Лишь об этом ты хану не соврал:

В одиночестве он кнутом махал,

Небольшим кнутом там свиней стерёг —

У обочины ездовых дорог.

Стада ли свиней устрашился, вишь,

Да в испуге нам воинство сулишь?

 

Свинопас Дыдай промолчал в ответ,

Вышел со двора, сжав уста на нет,

Да стрелу с иглу выпустил пастух:

— Мчись-лети, стрела, во весь истый дух!

 

37

И стрела, пронзив десять буй-ветров,

До Эрьмезя вмиг долетела. Вновь

Лишь Эрьмезь  укол ейный ощутил, —

Треснул раз кнутом изо всех да сил.

Годовалая взвизгнула свинья —

Обернулась вмиг в доброго коня,

Вот строптиво он взвился выше крон,

Скачет жеребец, словно конь-огонь.

За уши его молодец поймал,

Удила вложив, жеребца взнуздал

Да хлестнул кнутом, оседлав коня,—

Воинства пред ним выросла стена,

Во всю ширь полей распростёрлась рать,

За Эрьмезем вслед принялась скакать,

Словно добрый дождь моросит в полях,

Рать ведёт Эрьмезь — мчатся на конях.

Прибыли  во  стан. Изгнан ханский дух

да развеян вмиг во полях округ.

 

38

Хан туда-сюда зорко посмотрел —

Плохи, зрит, дела. На кобылу сел

Да верхом на ней скрылся в мрак ночной,

В страхе поскакал брошенной тропой.

Сколько ехал дней, лишь ему вдомёк.

Вот и в русский край прибыл сей ездок.

Отдышался, знать, был велик испуг:

Перевёл едва здесь свой ханский дух!

Князя русского сзади обошёл

Да, слезу пустив, зачал разговор:

— Издавна живём мы одним умом,

Русский князь, тебе вторю я во всём:

Что прикажешь  — всё выполню, смеясь,

За тебя умру, о, великий князь.

Драться дашь наказ — голову сложу,

Аль во двор сошлёшь — службу сослужу,

Ноги там вонзив, стану я столбом,

Век свой догнивать бессловесным пнём.

Коль привяжешь, псом лающим мне быть,

До беззубых дней стану я служить.

Но теперь к тебе я пришёл с другим:

Тайно поделюсь я стыдом своим…

Ведомо тебе, о, великий князь,

Как сражался я, смерти не боясь:

Не было в бою равных до сих пор,

Махом города брать бывал я скор!

Да не ведал, где — кем сам буду бит,

Стан мой кочевой обо мне скорбит.

Молодцем младым дух мой истреблён,

По полям седым им развеян он.

Девицу и ту взять не в силах я…

Супротив меня вся её семья:

И отец в ответ мне не молвит слов.

Потому тебе я служить готов.

Для чего-нибудь, глядь, да пригожусь,

Заступись, мой князь, — дружбу заслужу,

Да верну себе вновь удачу я:

Заступись, промолвь слово за меня!

— Кто сей молодец? Расскажи-ка, хан!

Кто осмелился истребить твой стан?

Половецкий хан рассказал, как есть:

Мол, разбил его молодец Эрьмезь.

 

39

Между тем Эрьмезь время не терял:

Во Пурейшин дом молодец ступал,

По обычаю низко поклонясь,

Слово не успел молвить юный князь,

Речь Пурейша вмиг опередил,

О своём он вновь так заговорил:

— Прибыл ты, Эрьмезь, скоро да не в срок,

Год не минул, знать, не сдержал зарок,

Для раздумий мне времени не дал—

Рёк Пурейша так, словно льдом сковал, —

За тобой закрыть дверь едва поспел,

Вышел я во двор да плевок-пострел

Не успел земли прикоснуться, вишь:

Предо мною вновь, удалец, стоишь.

Уходя, Эрьмезь промолчал в ответ,

Рукоять кнута лишь согнул на нет…

 

 

40

Только он за дверь, старичок вошёл,

Рот скривив, вперёд, в горницу, прошёл.

Никому поклон низкий он не бил,

Нос подняв, старик так заговорил:

— Как, Пурейша, ты, старый мудрый князь,

Хана оскорбить вздумал, не страшась?

В очи глядючи, ты его убил,

За обиду-гнев древних лет отмстил.

Знай, Пурейша, так дело не ведут.

Половецкий хан на расправу крут.

Ежели ты так будешь делать впредь,

То тебе зубов, знамо, не иметь —

Зубы сосчитав к одному один,

Два по два тебе выбью до един,

Высыплю затем в твои горсти две,

Счесть-не перечесть всех зубов тебе.

Выпучив глаза, их зачнёшь считать,

Дум моих печаль станешь понимать!

Нехорошее дело ты свершил —

Половецкого хана оскорбил!

Ежели б душой был ты, княже, зрел,

Дочь-красавицу хану не жалел,

Выкуп за неё брал бы дорогой,

Да пересчитав каждый золотой,

Мысленно решил, купишь что взамен –

Красная цена во базарный день!

А затем гонцов шли в эрзянский край:

Масторавы люд, о Пурейше знай!

Чтобы о тебе слава разнеслась,

Златом-серебром, мол, богат сей князь,

Мол, эрзянам он серебро сулит,

Следует кого, златом одарит.

А затем бы ты войско собирал,

Воинов-мокшан биться призывал,

Ханскую орду во поход бы брал,

Во эрзянский край путь свой направлял

Да Пургасов нрав там бы укротил —

Русский старичок так вещал-юлил.

— К князю нашему ты затем спеши

Да о подвигах в битвах расскажи.

Почитать тебя стал бы русский князь,

От излишних битв ежели бы спас.

Надобно тебе на эрзянский край

Нанести удар — смело нападай!

 

41

Князь Пурейша хмур, точно занемог,

На распутии стоя двух дорог.

Словно точит мозг, извиваясь, червь,

В мыслях тягостных мечется, как зверь!

— Не печалься, князь, — старичок вещал, —

Ежли без побед клину быть меча,

То заступимся за тебя тогда,

Кликнет русский князь, в помощь де, войска.

Русской силушки не страшится кто?

Духа ратного не боится кто?!

Покорились ей мокша и орда,

Об эрзянах ли речь вести тогда!

 

42

— Не бахваль себя чересчур,  старик, —

Молвил свинопас, суть беды постиг, —

В чистом поле, там, где проходит шлях,

Молодец стоит — молнии в руках!

Ко берёзе он прислонясь стоит,

Да кукушечка в небесах кружит —

Воинства за ним раздаётся храп,

До единого каждый воин храбр.

Кликнет молодец боевую рать,

Будет воинство перед ним стоять,

Вмиг пробудится боевой их дух, —

Старику в ответ так вещал пастух, —

Удалью своей славен воин всяк,

Биться ли зачнут — пропадёшь за так.

Станут наступать — стёрт железный холм,

За вершком вершок дух из плоти вон!

Вспрянут головой  —  в страхе тучи вспять

В вышине небес будут отступать.

Добрый молодец не страшится вас,

Постоять за честь молодец горазд!

— Врёшь, не проведёшь, — старец дал ответ, —

Шляху по тому ехал я чуть свет,

Верю лишь своим собственным очам:

Спящих воинов в поле не встречал.

Спящих нет, как нет воинов в строю.

Молодец один во степном юру.

Ну-ка, покажи воинскую рать!

Ежли не солгёшь, будем почитать.

Коль обманешь, то вырвем твой язык,

Чтоб вовек молчал, не срываясь в крик:

Чтоб старейшинам лгать вовек не смел,

Вырванный язык — всех лгунов удел!

 

43

Свинопас в ответ мудро промолчал,

Выйдя из избы, лук свой вынимал.

С гвоздь стрелу достав, выпустил туда,

Где Эрьмезь стерёг во лугах стада.

И стрела, пронзив сотню буй-ветров,

До Эрьмезя вмиг долетела. Вновь

Лишь Эрьмезь  укол ейный ощутил, —

Взялся кнут искать — след того простыл,

Годовалой был выкраден свиньёй,

На мышиный хвост тайно подменён.

Ждёт-пождёт  Дыдай: ан Эрьмезя нет,

Руки заломил, не завидев след,

Руки заломил, прикусил уста,

В ожидании минуло полдня.

Полдень наступил — всё Эрьмезя нет,

Ни гонцов не шлёт, ни вестей в ответ.

Опечалился, сникнул, свинопас —

Старец весел, с ним рад и мокшо-князь.

Выпорот кнутом был Дыдай вдогон

Да свиней пасти вновь отправлен вон.

 

44

Свинопас дошёл до заветных мест.

Видит: мечется, ищет кнут Эрьмезь,

Осерчав, Дыдай говорит ему:

— Что наделал ты? Отомстил кому?

Красну девицу ты, Эрьмезь, проспал,

Из-за дрёмы ты счастье потерял.

Ты занозу, друг, в сердце сам вонзил,

Плачь теперь, живи- мучайся без сил!

Будет за тебя хан жить-поживать,

Жить да поживать — песни припевать,

Красной девицей позабавится

Над девицею надругается.

— Как мне быть? Идти по какой стезе?

— Остаётся нам лишь ступать к свинье,

Поклониться ей да назвать  сестрой,

Нет других путей, кроме стёжки той!

Ведома мне, друг, хорошо сестра:

Моданей её нарекли не зря.

В одиночестве Моданя живёт,

Землю ест она да дивит народ.

За пригожего из-за молодца

Был удушен муж ею да мальца —

Сына своего, съела ведьма-мать,

Не приходится доброго здесь ждать.

С Моданей-свиньёй ты давно знаком,

Ездил, нать, на ней, укрощал кнутом.

Той свиньи, Эрьмезь,  зело убоись:

Не свинья она, а ведунья — сгрызть

Может за пустяк. Рядится свиньёй,

А приходится старшей мне сестрой…

Глубоко в земле мыслями она:

Словно олово, дума тяжела,

Из её очей молнии летят,

Лоскутами плоть обдирает взгляд,

В сердце кровь кипит, истово бурля.

Силою её зиждется земля.

Ежли силой той сможешь овладеть,

Победить тебя сможет только смерть.

Равного тебе в мире не сыскать:

Нет среди мокшан и эрзян под стать.

И о русичах речи не веди!

Ждёт тебя, Эрьмезь, слава впереди!

Эту силу ты, молодец, испей,

В подвигах земных зело преуспей.

 

45

Во ложбине, там,  месте во сыром

Стоит с мельничный ковш высокий дом,

Наспех срублен он топором тупым,

Но дубовый век долог, крепок тын.

Каждое бревно с холм величиной,

С ногу конскую рукоят дверной.

Поплевал Эрьмезь на ладони — стя! —

Дверь одной рукой распахнул, шутя.

В дом вошли — да враз пятятся назад…

На скамейке там спит молодка — зрят.

 

Белою лосихой спит, всё нипочём,

Раскаленной печью дышит горячо.

 

Силою земной истекает пот,

Лик её горит, словно дня заход.

Стыд раскидан вдоль-вширь её скамьи…

Смехом дребезжит, спит – да видит сны,

А уста во сне лобызаний ждут,

Ищут молодцев, целовать зовут…

 

46

Подошёл к сестре, пятясь, свинопас,

Стыд её прикрыв, за плечо потряс:

—  Пробудись, сестра, да гостей встречай!

Хлебом-солью нас, баба, привечай.

Встала Моданя, страшен взор очей.

Свинопаса вон выгнала взашей.

Перед печкою нарядилась враз,

На серебряный села пень, смеясь,

Да расспрашивать гостя принялась:

— Что здесь надобно? Что ты утерял?

За какой нуждой рьяно прискакал?

Иль богатство здесь вздумал ты искать?

Злата нет — ступай восвояси вспять.

— От богатств твоих мне велик ли прок? —

Рассмеясь, в ответ ей Эрьмезь изрёк, —

В старца дряхлого разве обратит:

Только алчный взгляд тешит злата вид.

Скапливать зачнёшь, серебро считать,

Да дрожа над ним, спину прогибать,

Коромыслом так изогнётся стать,

Кашлем будет грудь, знамо, иссыхать.

Ни богатств, ни злат здесь я не ищу —

Силушки большой только и прошу.

Эту силу кто передаст мне в дар,

Руку правую я тому подам.

Руку правую я подам тому,

И мизинец свой преломлю-согну,

Да занозою вонжу в сердце прямь —

Пусть от саднящих оно ноет ран!

Чтоб дарителя помнил я вовек —

Да поверит мне этот человек!

За добро его я до смерти чту,

Ежли надобно, за него умру!

 

47

Моданя в ответ рассмеялась вмиг,

Тотчас посветлел от улыбки лик:

— Смолоду твоя смерть кому нужна?

Вздумал так пугать, Моданю страша!

Ежели ты, впрямь, молодым умрёшь,

Половодье слёз в реку не сберёшь…

Иль напрасен был ожиданий сонм.

С давних пор я твой поджидаю чёлн.

Тайно твой приход ожидала я,

В чаяньях своих всё тебя звала:

Еженощно ты в снах являлся мне,

Пробужусь — тебя рядом нет как нет,

Я на улицу шла тебя встречать,

К плетню прислонясь,  у калитки ждать.

За тебя тряслась — месяц посинел,

Не дождавшись, ниц пала ко земле,

Под берёзкою, горем сломленной,

Слёзы горькие землю полнили.

Дождалась тебя, ты ко мне пришёл —

Милости прошу за накрытый стол:

Пуре напою, мясом накормлю,

Каравай большой гостю поднесу —

Досыта когда твой живот набью,

В подполе затем силушку взыщу,

Подниму наверх в миске во большой

Да на стол подам — сила пред тобой!

Черпай силу ту, душу насыщай,

Силой полон будь — так, чтоб через край!

Попытай затем цель, к которой шёл:

Гору подними, да закинь за дол!

 

 

48

Отвечал Эрьмезь на слова на те:

— Не прельщай меня яствами утех!

Отправляясь в путь, досыта я ел.

Сладость пищи той на устах досель.

Яств имён не молвь. Всклень до самых уст

Мой желудок полн — глядь, да поперхнусь.

Жаждет  пить душа опалённая,

Горем да бедой иссушённая.

Ковш неси большой, так тому и быть! —

Дай глоток один  из него испить.

 

— Чем отплатишь мне, что мне дашь взамен?

Моданя в ответ молвила меж тем.

 

— Молодца тебе доброго найду,

С ним жить-поживать будешь ты в ладу!

Есть в моём краю молодец такой,

Ходит во поле, ищет цветик свой,

Ветер причесал кудри удальцу,

Солнечность одежд к ясному лицу.

Приведу к тебе — сердце отогреть,

С ним жить-поживать, словно песню петь.

 

— Мне не нужен он! — Моданя в ответ, —

Лишь тебя люблю, ненаглядный свет!

Одного тебя во душе держу,

Лишь тобой, Эрьмезь, любый, дорожу.

Сердце лишь тобой во груди болит.

Успокой, избавь душу от обид,

В жёны взять меня — только слово дай,

Да навек со мной жить-быть обещай.

 

49

— Что за муж тебе буду я без сил?!

На глумление да потеху иль.

Мир честной зачнёт надо мной шутить.

За тебя вступлюсь — битым насмех быть.

Напои сперва! — ей Эрьмезь в ответ, —

Дашь глоток воды отхлебнуть аль нет?!

Жажду утолю — ненадолго я

Скроюсь да дождём окроплю поля.

Тучи разгоню встречные в пути,

Лишь водой меня вдоволь напои!

В закрома сберу крепость земных сил—

Возвернусь к тебе да женюсь засим.

Наряжу в парчу, в лёгкие шелка,

Скажут: «Хороша, как бутон цветка!»

На руках носить буду тебя впредь,

У твоих у ног душу свою греть.

 

— Бросишь ты меня,— Моданя в ответ, —

Ветренным словам веры моей нет,

Бросишь, лишь уйдёшь, позабудешь враз,

На меня затем не поднимешь глаз.

На твои глаза ежли попадусь —

Плюнешь на меня, скажешь: «Не женюсь!»

Веры нет тебе — лишь насмешек шквал,

Оком зришь одним, да и тем солгал.

Твёрдость слов твоих лишь тогда приму,

Ежли выполнишь дело по уму.

Ежели не лгёшь ты, Эрьмезь, ступай,

Модани наказ дельно исполняй.

Любишь али нет — по делам твоим

Моданя поймёт, веря только им.

Где-то на земле, говорят, живёт

Девица-краса хладная, как лёд.

Никого она любым не зовёт,

Лишь свою красу горделиво чтёт.

Отчего её любят удальцы,

Отчего по ней сохнут молодцы?

Жизни ко стопам ко её кладут,

За неё на смерть верную идут.

Извела меня смертная тоска,

Жить мне не даёт девица-краса.

Ты ступай, Эрьмезь, да её сыщи,

За холодный хвост из норы тащи.

Затопчи её правою ногой,

Раздави её левою стопой.

Очи вытащи из её глазниц,

Вырви ей язык — брось пред мною ниц.

 

50

Ощетинился ей в ответ Эрьмезь,

Закипевший гнев сонм обид разверз.

За власа схватив Моданю — в предпечь

Бросил он её, дабы не извлечь,

Плюнув вслед, ушёл от ведуньи прочь,

Осознав — ему некому помочь.

 

Во поле пустом встречь Дыдай скакал,

— Как дела твои? — друга вопрошал,

— Что наделал ты, как не мог понять!

Ради пользы дел надобно ль солгать.

Обещал бы ей: очи принесёшь,

Вырвешь что язык, — был бы ведьме гож,

Сам меж тем ушёл — далеко-далёк,

Да свиной язык ей бы приволок,

Ведьме глаз свиных враз не распознать,

Моданю ты мог лишь обманом взять.

Силушку б тебе Моданя дала,

А теперь твои плохи, брат, дела.

Чем тебе помочь? Да куда ступать?

Из беды тебя как мне выручать?

Остаётся лишь девицу-красу

Выкрасть — только тем я тебя спасу.

На брегах Суры станет рвать цветы,

Выкраду её — ты же подхвати:

В этот миг, Эрьмезь, знай лишь, не плошай:

Девицу-красу на лету поймай!

 

51

Молотом Эрьмезь не стучит, не бьёт.

Наковальнею не звенит. Всё ждёт

Девицу-красу, сутки напролёт

Лишь мечтой о ней молодец живёт.

Очи вдаль глядят, затуманен взор:
Думу думает  молодой орёл.
Да от думы той завострился нос,
Удлинился нос, словно к ницу рос.

Сколько дней-ночей в думах тех прошло?

Знает только он — былью поросло.

Думы привели молодца к Суре,

Вздумал потонуть во речной воде.

На брегу стоит, смотрит в воду он,

Отражаясь в ней, плачет, обречён:

«Матуша Сура, ты меня прости,

В воды сурские молодца впусти,

Чистою водой тело омочи,

Сон свой утолю до полуночи.

Высплюсь — поднимусь посреди Суры,

С месяцем играть буду до зари,

По Суре родной буду плыть да плыть,

Звёзды в небесах буду я ловить:

Вот схвачу с небес я звезду одну —

Брошу рыбине, что снуёт по дну,

Новую звезду следом вновь ловлю —

Рыбине другой тотчас подарю.

Звёзды все раздам сурским рыбам я —

Озарится вмиг рыбная Сура,

Плещется в воде рыба да снуёт —

Заискрится гладь звёздных сурских вод…»

 

 

52

Не успел Эрьмезь песню завершить —

Стайка девушек, глядь, к нему спешит.

Красны девицы из мокшанских сёл

Прибыли к Суре — осветлился дол,

Сурскою водой лик свой омывать,

Цветики-цветы на брегах срывать…

Лишь Котова меж девушек грустна,

Как увядший цвет среди них она.

Впереди Дыдай  путался-юлил,

Журавлиный путь словно прочертил.

Дев Дыдай привёл да достал свирель,

Перед ними сел, зачиная трель.

С ногу журавля длинная свирель,

Прибаутками так Дыдай запел:

 

— Кто смеётся надо мной?

Кто меня изводит?

Кто тревожит мой покой,

Шутит-колобродит?

Кузов дряхлый на главу

На мою напялил,

Иль я столб, иль во долу

Выросшая пальма?

Вот я встану-поднимусь,

Девицу поймаю!

Ласточкою вьётся пусть

Девица младая!

Отыщу её средь вас –

По красивой шали,

На главе её платок –

Краше есть едва ли.

 

Кузов водрузив на Дыдая враз,

Девицы округ да пустились в пляс:

 

— Сперва-наперво поймай

Бойкую ворону,

Распознай у ней, Дыдай,

Не видала ль в кроне

Ласточку? Да расспроси,

Отчего по гати

Во лаптях ей не ходить,

Их не обувати.

Ласточку затем поймай,

По её платочку

Острокрылую спознай,

Ты, Дыдай-дружочек.

Руки-ноги изловчи,

Иль неповоротлив? —

Не поймаешь пташку ты

Воли её против.

Долговязому тебе —

Словно пышка пышешь! —

Мерить надо по себе:

Ростом  — вышки выше.

 

Кузовом накрыт, шутит свинопас,

Веселит девиц—выйдет дело враз.

 

53

Лишь Котова меж девушек грустна,

Песен не поют девичьи уста, —

Сурским бережком девица бредёт,

Слёзы горькие полнят русло вод.

Смотрит в гладь реки — видит там себя,

Отражению говорит, скорбя:

 

— Дивной сказкою на брегу стоишь,

Счастье отчего растерялось лишь?

Отчего-зачем в жизни столько бед,

Сломана судьба, сведена на нет?

Сердцем злым почто век растоптан твой? —

Словно зверя сон  пробуждён весной.

Бел-берёзоньку обломал злой рок,

Выпустила лишь первый свой листок!

Плачь, плакучая, долгий век рыдай,

Белоствольная, слёзы ниц роняй!

Слово некому за тебя сказать,

Знать, заступника не судьба сыскать:

Нет среди мокшан, русичей среди,

Об эрзянах речь даже не веди!

 

По реке-Суре плач Котовы плыл,

Суть её речей ветер разносил.

Услыхал Эрьмезь горькие слова,

Разорвав панар, вскинул рукава,

Бросился в Суру — в круговерть воды,

Смыты волнами молодца следы.

54

Мать-Сура, поймав, молодца спасла,

Знать, хозяйка вод, не держала зла.

Молвила ему матушка-Вода:

— Ты кого спросил?

Ринулся куда?

К девице-красе подходить не смей

Да вокруг неё жизнь свою не вей. 

Не годится ей быть твоей женой,

Не готова жить девица семьёй.

Шерсть в тугую нить не умеет прясть,

Холст льняной она не умеет ткать,

Руцю расшивать примется ли вдруг—

Нити спутает около да вкруг.

Вай, вернись, Эрьмезь, ты на берег тот,

Будет рад тебе твой эрзянский Род!

 

Крутит головой вопреки Эрьмезь.

Матушки-Суры всё печальней плеск:

 

— Что есть в закромах  девицы-красы?!

Ни пожитков нет, лишь обман да сны,

Парь с приданым, вишь, полон пустотой:

Нижних нет рубах, нет и расписной

Руци. Только мышь затаилась здесь,

Плачет да пищет, дел привычных без:

Нет ни щёточки, нет веретена,

Пух свалявшийся не сокроет дна.

Вай, вернись, Эрьмезь, ты на берег тот,

Будет рад тебе твой эрзянский Род!

 

Крутит головой вопреки Эрьмезь.

Матушки-Суры всё печальней плеск.

 

55

Молвила ему матушка-Сура:

— Эта девица хуже, чем змея, —

Обведёт тебя да изменит вмиг:

С молодцем другим дух твой истомит.

С молодцем одним, с молодцем другим:

Кто сегоднгя мил, завтра нелюбим.

Вай, вернись назад, слушай, мать-Суру!

За тебя отдам доченьку свою.

Семь есть дочерей у меня, Эрьмезь,

Выбирай жену — семеро все здесь.

Речь свою Сура лишь произнесла —

Взволновалась гладь  — за волной волна,

Словно небосклон воссияло дно —

Звёздами оно до краёв полно…

Водорослей вдруг заискрился мрак:

Будто месяц плыл — светл кокошник так —

И Эрьмезю встречь вышло семь сестёр,

Неземной красой ослепляя взор.

Матушка-Сура дочерей своих

За руки ведёт  да знакомит их:

«Выбирай, Эрьмезь, по душе ли стать?

Кто желанней, ту в жёны след и брать».

 

Не взглянул Эрьмезь на красу сестёр,

Лишь к Котове он устремил свой взор.

 

Плачем изошлась матушка-Сура!

Плач с причётами лился до утра.

 

А Эрьмезь, меж тем, плыл на тот на брег,

Где мокшанских дев раздавался смех.

Молодца узрев, девицы бежать

Бросились — простыл след их, не видать.

 

Бродит лишь одна княжеская дочь,

Страшен ей венец, да бежать невмочь.

И Котова так молвила пловцу:

— Ты, Эрьмезь, ступай к моему отцу,

Вновь к нему ступай, низко поклонись,

Слова доброго от него дождись…

 

Пусть Котова льёт слёзы, но в ответ

Подхватил Эрьмезь девицу — совет

Друга не забыл: держит что есть сил,

Не на миг её с рук не отпустил.

 

В камыше Дыдай лодку раздобыл,

Усадив друзей, на тот брег поплыл.

И Котовы плач вскоре смолк, затих:

С ними вся печаль растворилась вмиг,

Где всплакнёт — там смех раздаётся вслед,

Разогнал Эрьмезь тучи прежних бед.

 

56

Весть о дочери до отца дошла.

Ко Пургасу он спроводил посла,

Послан был один, вслед за ним второй,

Третий поскакал следом верховой…

Возвернулись все с ношею пустой.

Князь Пурейша двор собирает свой

Да такую речь перед ним ведёт:

— Добры молодцы, весь мокшанский Род,

Зов расслышьте мой — созываю вас! —

Обращается к вам Пурейша-князь!

 

Вот честной народ князя окружил,

Словно лес густой горизонт затмил.

Все на зов пришли — встали как один,

И Пурейша-князь обратился к ним:

— Княжичем эрзян выкрадена дочь.

Кто из удальцов сможет мне помочь?

 

А ему в ответ восклицал народ:

— Мы на смерть пойдём за мокшанский Род!

За Котову нас биться посылай!

С тем отправились во эрзянский край.

День идут — эрзян подпалив село,

Следующий день — десять сожжено.

Дорых молодцев убивает рать,

Жёнам во плену, знамо, погибать:

Надругаются — не поднять лица.

А насилию не видать конца.

 

57

Вести разнеслись о несчастье том,

Да одна к одной  входят в каждый дом,

Сотнями пришли в каждое село —

Во краю эрзян, ох, невесело!

Входят уши чрез — вылезут со рта,

Ловит ухо весть — разнесут уста,

В помощь им язык — лишь лови слова,

Понеслась округ горькая молва.

Слушает народ, устрашается —

Лишь один Пургаз сомневается,

Верить ли молве, аль не доверять,

Князь эрзян молчит — на устах печать.

Раз заслышал речь за спиной Пургас:

— Долго ли зевать будет этак князь?

Видно, ждёт весны да скворцов прилёт —

С юга залетят прямо князю в рот.

Смысл дошедших слов князя уколол.

В тот же день созвал из эрзянских сёл

Всех старейшин, весь свой эрзянский род —

И на зов его прибыл вмиг народ,

Княжеским речам внемлит, встав округ:

— До меня дошёл о недобром слух,

Но не верю я  — может, это ложь,

В пустоту молвы верить мне негож.

Вере быть моей, ежли здесь, сейчас,

Огласите весть во единый глас —

Мне поведайте, что известно вам?

Отзовусь душой честным лишь словам.

 

И в единый глас восклицал народ:

«Терпит много бед наш эрзянский Род,

Сёла и поля пламенем горят,

Плачу наших жён князь Пурейша рад».

 

Неспеша, в ответ молвил им Пургас:

—  Смолкнет скоро плач, лишь дождутся нас!

Слёзы женские языком сотрём

Да Пурейше их кровью возвернём.

Добры молодцы, ой вы, гой еси!

Повелю я вам край родной спасти!

 

Словно грозный гром в тучах загремел:

Рать эрзянская — каждый воин смел.

На войска мокшан накатила рать:

Сёлам не гореть, жёнам не рыдать!

 

Длилась так три дня да три ночи сечь,

Во крови земля — плоти не сберечь,

Тучи в небесах плачем изошлись —

Битва не на смерть — за живую жизнь!

Но никто не мог победить, вверх взять:

Ни войска мокшан, ни Пургаза рать.

На четвёртый день в клочья разорвал

Свой кафтан Пургаз  да в лицо кидал

Ратникам своим, вызвав тем их гнев:

Бились, как могли, сил уж больше нет.

Сильно разозлил — вспучились глаза,

Дыбом полднялись  ратников власа.

С новой силою ринулись опять,

И Пурейша дух зачал испускать.

 

 

58

Зрит Пурейша — пыл воинов остыл,

Плохи, знать, дела да неблизок тыл.

Сломлен дух мокшан, стали отступать.

Лишь троих из них в битве той не взять:

Сам Пурейша-князь, сын его да друг

Бились что есть сил, не спуская рук.

Но неравные силы для троих —

Рать эрзянская победила их.

 

С песнями домой возвернулась рать.

Но недолго им песни распевать:

Вскоре к ним беда заявилась вновь,

Да пришла она из чужих краёв.

 

59

Не успели песнь ратники допеть,

Не успели в высь неба поглядеть:

Сеют ли зерно — убивает град,

Жеребцов пасут  —  впрок те не едят,

Поросята все  — боров как один,

И не множится рой пчелиный. Дым

Не бывает без пламени-огня:

Ко двору нейдёт добрая свинья,

И коров-овец не загнать во двор,

Нет достатка, лишь по сусекам сор.

На эрзянский край мор да глад напал,

Косит хворь народ сельский наповал.

И Сура-река потекла вдруг вспять —

Во чужой земле волнами играть!

 

60

А Пурейша-князь, окаянный бес,

Угрожает вновь: мол, свершится месть!

Проиграв в войне, полон он обид

На эрзян за то, что был ими бит.

Во соседние князь скакал края,

Плакался у ног русского царя:

— Крепко бит я был во краю эрзян,

Заступись, молю, за страну мокшан!

Верою тебе буду я служить,

Дружбою твоей буду дорожить,

Подчинюсь тебе, как мизинец-перст.

 

Князю русскому люба эта весть,

Слов таких пождал он давным-давно,

Тайным помыслам сбыться суждено.

На эрзян-мокшан он давно смотрел,

Был завиден их жизненный удел.

Оком бдящим князь жизнь их наблюдал,

Ссор меж ними он терпеливо ждал.

В край эрзянский князь засылал гонцов,

Вести да со всех собирал концов.

Только тех гонцов изловили враз,

Мудро речи их выслушал Пургаз,

А затем Эрьмезь, лбы им пригвоздив,

Восвояси вон выпроводил их.

Словно осенью листья ниц летят,

Сорван замысел так коварный. Рад

Князь Пургаз, что рознь пресекли сей миг,

Меж эрзян-мокшан шум-раздор затих.

И на земли их враг ступить не смел,

Убоявшись их метких, быстрых стрел.

Рука в руку им жить бы поживать,

От кочевников край свой защищать.

Под усобицей рухнул их устой,

Слёзы горькие потекли рекой.

 

61

Русский князь решил: «Двигаем вперёд!», —

На страну эрзян ринулся в поход!..

Войско собралось, словно тёмный лес!

Русских воинов и мокшан не счесть!

Половецкий хан на подмогу им

Вскоре прискакал с воинством степным.

Двинулись войска на эрзян в поход —

Тучей грозовой тёмен горизонт.

День идут они — в пламени село,

Следующий день — десять сожжено:

Полыхает весь — закипает кровь,

В кипятке живьём варится народ!

Женщин и детей убивает рать,

Иль берут во плен — в рабстве умирать.

Плач детей и жён сквозь смертельный вой —

Шёл за каждый дом беспощадный бой!

Слёз пролито столь, что Сура полна,

Кровь бежит ручьём, рек вода красна!

В этот миг и сказ обернётся в плач,

Над судьбой эрзян меч занёс палач!

 

Жёны да мужи, унимайте стон,

Верепазу ниц бейте ваш поклон:

Вам неведома бойня да война,

Вам не привелось жить в те времена!

 

62

Князь Пургаз эрзян  снова созывал,

Взглядом всех обвёл— видит, силой мал.

Во чужи края посланы гонцы:

За подмогою мчат во все концы.

Но в своём краю волен каждый жить —

Из заморских стран помощь не спешит.

 

Минуло три месяца — тишина в ответ:

Лишь затылки чешут, помощи ан нет,

Минуло полгода — всё гоняют вшей, —

Помочей заместо помощь, мол, пришей!

 

Чужеродный князь как-то прискакал,

Русской рати мощь даже не спытал —

Кинув взгляд, поник воин-удалец,

Ускакав, портки потерял беглец.

Опечалился весь эрзянский Род,

Пригорюнился весь честной народ:

Недовольно сил,  сокрушаются,

Слово громко речь не решаются.

Лишь один Пургаз верит в древний Род,

Лишь один Пургаз  веру не сдаёт:

Собирает вновь для сражений рать,

Славу в битве вновь надобно снискать.

И Эрьмезь отцу вторит так вослед:

— Во сражениях вспрянем мы из бед!

Зубы сжав, он ждёт праведных боёв,

Чёрным пламенем в сердце кровь поёт.

 

63

Саблю взял Эрьмезь молнии светлей,

Остро наточив, размахнулся ей:

Власа тонину вдоль — не поперёк! —

Саблею своей надвое рассёк.

Натянув затем лука тетиву,

Первую пустил острую стрелу —

Во звезду впилась меткая стрела,

Вслед вторая —  сквозь три звезды прошла.

А затем Эрьмезь к матушке пришёл,

Поклонился ей низко в ноги — в пол.

Донесла молва, ежели не врёт,

Что промолвил он, уходя в поход:

— Матушка, не плачь, слёз своих не лей,

И Котову ты, любую, жалей,

В поле во пустом за меня молись,

Биться надобно за святую жизнь.

 

Отвечала мать сыну слёзы сквозь:

— Стань иглой, пронзи сердце, иль пригвоздь!

Душу мою режь, вилами кромсай! —

Сын поцеловал старую авай.

Лишь затем Эрьмезь длань Котовы брал,

В глубину очей пристально взирал,

Ни соринки там не сыскал, ни зги,

Целовал её, наказав: «Пожди

Слёзы проливать, ни к чему рыдать,

От солёных слёз в битве погибать:

Захлестнёт меня слёз твоих поток,

Заржавеет вмиг верный меч-клинок,

Затупеет лишь сабли остриё,

Смерть придёт за мной, час пробьёт её».

 

Из кармана нож вытащил затем

Да вонзил в бревно при народе всем,

Дабы слышали уши, ан не нос,

Звонким голосом громко произнёс:

— С острого ножа потечёт вода,

Молвите: устал воин — не беда!

Ежели с ножа брызнет кровь рекой,

Молвите: убит наш Эрьмезь-герой, —

Поклонившись всем да восславив Род,

Он отправился в боевой поход.

64

Бьются эрзяне, всяк из них удал,

Бьются эрзяне, бьются стар да мал…

Бьются день один — солнца не видать,

Бьются день другой — скрылось солнце вспять,

Лишь на третий день солнышко взошло —

Словно печь, оно землю припекло.

Битва жаркая во поле идёт,

Не сломить эрзян, двинулись вперёд!

День один идут  —  взят один рубеж,

День другой идут — взято десять веж.

А на третий день почернел весь дол:

Сил великих нет. Дух иссяк, ушёл,

Нет окрест-округ, в поле брани слёг,

Окровавлен здесь каждый холм и лог.

Как случилось то, как произошло?

Догадаетесь сами, коль дано…

Рать эрзянскую незачем считать,

Во сражениях поредела рать.

 

65

Стихли воины лишь на миг один,

Вспряли вновь затем от потерь-седин

В поле бранное вновь направлен ход:

Во эрзянский край пришлый не пройдёт.

Вытащил Эрьмезь свой надёжный лук —

Тетивы натяг запредельно туг,

Выпустил стрелу — одного убил,

А второй стрелой — десять вмиг сразил,

Третьей же стрелой — сотню уложил.

Весь колчан Эрьмезь так опорожнил.

Оглядел округ — русских сил не счесть!..

Отыскал отца в сече той Эрьмезь,

Отослал его во эрзянский край:

— Уходи, отец, от беды, прощай!

Ноет сердце, боль душу бередит,

Чёрный недуг рвёт сердце да язвит…

Ты скачи, отец, скройся, затаись,

Спрячь эрзян в лесах, сохрани им жизнь,

И Котову взять не забудь, отец…

Передай:  любовь охладит лишь смерть,

За Котову жизнь я готов отдать,

Да за родину, за земную пядь.

Ускакал Пургас, словно битый пёс —

До родных эрзян злую весть донёс.

 

66

Во эрзянский край отбыл лишь отец,

Вытащил Эрьмезь меч свой — кладенец.

Лезвие меча молнии светлей:

Взмахом озарил ширь степных полей.

Где сей меч сверкнул — головы долой,

Опустился где — там жестокий бой!

Воевал Эрьмезь двое суток так.

Видит русский князь: рати дух иссяк,

Не хватает сил, поредела рать.

И Эрьмезя той силою не взять.

 

67

Всех старейшин князь днём одним сзывал,

Всех мудрейших он на совет собрал:

— Мудрые отцы, перед другом друг

Вече соберём, образуя круг.

Напрягая ум, подоприте лбы:

Победить эрзян в силах мы, кабы

Мужества бы нам ихнего взаймы.

Аль не по зубам городищ холмы?

 

До полуночи вечевал совет,

Тишь молчания — князю был ответ.

Средь вечующих лишь Пурейша встал,

В полночь тёмную князю он вещал:

— Знаю, выход есть, князь мой, господин:

В чаще во лесной дом стоит один,

Позаброшенный — дряхлая изба,

Бабка старая в нём живёт — карга.

Никого она не желает знать:

Может плакать лишь да себя ругать ,

Смерть зовёт свою — не дозваться, знать,

Позабыла смерть бабку ту прибрать.

Я отправлюсь к ней в чащу налегке,

Низко поклонюсь старой той карге…

Да из рук её попрошу ту дань,

Что поможет нам победить эрзян.

 

 

68

А Котова тем временем пождёт

Друга своего, да  не ест, не пьёт.

Очи извелись, слёзы всклень держа,

Места не найдёт, мечется душа,

И в жару внутри не стихает дрожь,

Девичья душа плачет — не уймёшь.

Друга позабыв мудрые слова,

Слёз сдержать поток всё же не смогла,

Полонил луга плач Котовы вмиг

И Эрьмезя он во бою достиг:

 

— Бабочку-красавицу

Я поймаю во лугу,

Поспешу отправиться

Ко высокому холму,

С маковки вершины той

Отпушу: Лети долой!

Лети, лети, высоко —

Не поймает пусть никто,

Беспрепятственно лети,

Не сворачивай с пути,

Во далёкий лети край,

До Эрьмезя долетай…

Да найди его, найди,

В бранном поле разгляди,

Да коснись его главы

Лёгким взмахом крыл своих…

 

Плачет так Котова безутешно,

Тает с каждым днём её надежда.

Слёзы застят ясное светило,

Лунный месяц проплывает мимо.

Из окна Котова лишь подолгу

Смотрит вдаль на долгую дорогу,

Плачем ожиданье продлевая,

Доля, знать, судьба её такая.

 

69

Этот плач донесся до Эрьмезя,

В сердце боль проникла скорбных песен,

Захлестнув потоком слёз горючих.

Ржой покрылся меч его могучий,

Удальца клинок вмиг затупился,

Заржавевший меч устало бился.

Остриё на поле брани не сверкало,

Ржа клинок меча так изъедала.

Удалец Эрьмезь изловчился вновь:

Где взмахнул мечом — сто летит голов.

Русские войска силою не взять,

Убиенным вслед прибывает рать…

Из кармана нож вытащил затем

Да вонзил в бревно при народе всем,

Дабы слышали уши, а не нос,

Звонким голосом громко произнёс:

— С острого ножа потечёт вода,

Молвите: устал воин — не беда!

Ежели с ножа брызнет кровь рекой,

Молвите: убит наш Эрьмезь-герой.

 

Отступила вновь за развилку рать.

Плохи, знать, дела у эрзян опять.

Лишь тогда Эрьмезь пастуха призвал,

И Дыдаю он строго наказал:

— Во эрзянский край, поскорей ступай,

Да Котовы плач ты уйми, Дыдай!

Успокой её да напомни, друг,

Мой наказ, чтоб плач не терзал мой дух…

А затем сестру Моданю найди,

Сил её земных раздобудь поди,

В дланях принеси мощь её, дружок,

Силу почерпну — сделаю глоток.

Воинский нам дух надобно поднять:

Тяжко на душе — зачал уставать.

 

70

А Пурейша-князь той порой в лесу

Отыскал Яги дряхлую избу

Да тайком проник, оглядев её:

Ни души в избе — ветхое жильё:

Не живёт здесь люд, запах смерти лишь:

Мертвечины дух всюду веет, ишь!

Ждёт Пурейша-князь: кто-нибудь войдёт…

Тишина в ответ, ан никто нейдёт.

Вышел он во двор, вдоль да поперёк

По нему прошёл — видит он шесток,

На одной ноге курочка сидит,

Съёжившись в комок, на пришельца зрит.

И Пурейша-князь тихо вопрошал:

— Где хозяюшка? Чтой-то не видал?

Прокудахтай мне,  курочка скажи,

Бродит где она — в чаще, аль во ржи?

 

— Изначально, князь, накорми меня,

Досыта корми, не жалей зерна,

А затем меня с длани напои,

Помогу тогда  в поисках твоих.

 

Досыта её княже накормил,

Дополна её княже напоил.

Молвила затем курочка в ответ:

— Умерла Яга — нет хозяйки, нет.

Сиротой живу: не подаст пшена,

Не нальёт воды в миску дополна,

В одиночестве свет мне застит мгла:

Во земле сырой бабушка-Яга.

 

 

 

71

С глупой курицы спрос да не велик!

Выслушав ответ, князь Пурейша сник.

Взял лопату он со двора да в лес

Вновь отправился — буреломы чрез.

В чаще во густой разыскал погост —

Бабушки Яги холм могильный прост.

Зачал он копать, слышит из земли:

— Кости не тревожь бабушки-Яги!

Сколько крови ты выпил, людоед!

Не напился нать? Ишь, управы нет!

В мертвечину, ишь, впился, кровосос…

— Без нужды, Яга, не копал погост! —

Князь Пурейша ей восклицал в ответ, —

Не поможешь мне, изведу на нет!

Не найти тебе и в земле покой,

Извести эрзян не поможешь коль!

Как Эрьмезя нам извести, скажи,

Чем его сразить в битве, укажи!

Коль поведаешь,  буду за тебя

Бить поклоны я, не жалея лба.

 

И трескучий глас бабы так вещал:

— Всилах равных нет, кто бы побеждал,

Победителей над Эрьмезем нет!

Лишь могу тебе дать один совет:

Дочь есть у меня, в логове змеи

Прячется она, коротая дни,

В мудрости своей обведёт змею,

Сердцем холодна — не сравняться льду,

Не идёт — скользит,  а язык ­— сто жал,

Устрашится всяк, кто её знавал.

Князь Пурейша, к ней прямиком ступай,

С головы её волос вырывай.

Будет крепко спать, вырви как-нибудь,

Самый длиный влас выбрать не забудь.

Волос тот возьми и одним концом

Привяжи да брось вслед за удальцом:

Молодец Эрьмезь не заметит влас,

Побеждён тогда будет тотчас-враз.

 

Бабою Ягой как повелено —

Всё исполнено, точь-в-точь сделано:

Льнёт к Эрьмезю влас, ко стопам приник —

Ядовитым змеем обернулся вмиг.

 

72

Прискакал Дыдай во эрзянский край,

Да Котове след слёз с ланит стирал.

Плач её уняв, зрит он знак — беда:

По ножу течёт мутная вода…

— Зачал, знать, Эрьмезь  уставать в бою! —

Молвил так Дыдай, вновь приник к коню,

Оседлал его да направил путь

К Модане-сестре — силу почерпнуть.

Разыскал сестру, силу испросил,

А в ответ ему Моданя гласит:

— Братец, силу дам лишь взамен очей,

У Котовы их выткни половчей,

Тонкою иглой очи выткни ей,

Погаси, Дыдай, синий свет очей.

 

Внял пастух Дыдай, Моданя хитра:

Словом злым остаток силы извела.

Плюнув ей в лицо, он промолвил так:

— Жабой, ведьма, стань, обернись в слизняк!

Всяк чтобы пинал да плевал вослед,

Моданя, тебя хуже ведьмы нет!

Завертелась вдруг Моданя юлой —

Обернулась вмиг жабой земляной.

Пнул её Дыдай правою ногой —

До Котовы вновь путь направил свой.

 

73

Плач Котовы тем часом не стихал.

Полнил русло рек слёз горючих шквал.

Горя не унять — понял свинопас,

Лишь рукой слегка он её потряс.

Плача не уняв, зрит он знак — беда:

Выступила кровь на клинке ножа…

Вытащил он нож из древес бревна,

Тотчас оседлал верного коня.

 

74

Молодец Эрьмезь бился одинок,

Шесть ночей и дней бой стоял жесток.

Поле бранное пропитала кровь:

Шесть мааров, зришь, срезанных голов.

Во седьмой во день зачал уставать,

Притупился меч головы срубать.

Вот взмахнул Эрьмезь кладенцом-мечом —

Обломился меч, словно подсечён.

До развилки вновь отступил Эрьмезь,

Змей прильнул к стопам ядовитый здесь…

Впился жалом он во Эрьмезя вмиг,

Добра молодца сто пронзило пик.

 

75

Отчего Эрьмезь не взмахнёт мечом,

Отчего лежит неподвижен он?..

Иль обрёл покой на земле родной,

Упокоился эрзя удалой?..

Вот два ворона приземлились тут,

Ходят около, очи стерегут.

Волчья стая бдит в стороне другой:

Рьяно дёрн дерёт, испуская вой.

Кровь почуяли, с глоток льёт слюна.

Добра молодца теплится душа:

Удалец-Эрьмезь к Пазу не спешит,

Поля бранного посреди лежит.

Отчего Эрьмезь к смерти не спешит?

Аль Котову ждёт — свет своей души?

 

 

76

Сердце забилось: знать, беда стряслась,

Взвилась Котова, в поле понеслась,

Поле оббежала, не жалея ног,

Облетела поле вдоль-поперёк,

Пронеслась лесом, лоскуты одежд

На ветвях оставив: след прорех свеж.

Взоры не бросала вдаль да окрест,

С ветром споря, лента вилась ей вслед.

Что, Котова, ищешь в поле бранном, днесь?

— Душеньку родную. Где ты, мой Эрьмезь?..

Отыскав, припала к удальцу, ниц,

С плачем стенала: «Любый, возвернись!»

Причитала слёзно — бес-по-лез-но...

Долго ль плакала? Ей лишь известно.

От стенаний лес кронами поник,

Пригорюнился — слёз ручьи с ланит,

Ветви опустил, сникла и листва.

Закручинилась во поле трава.

Долго ль коротко причитала так,

Плач Котовы стих, дух её иссяк —

От горючих слёз глаз поблекла синь,

Камнем синим страх сковывает ин.

 

77

Зрит Пурейша-князь: дочь его молчит,

Плачем изошлась, кроткая на вид.

Сзади подойдя, успокаивал,

Вкрадчиво её уговаривал:

— Почто, дочь моя, плачешь? Слёзы льёшь?

Для насмешек лишь повод подаёшь.

Слёз ручьи утри да не причитай!

За боярина  замуж, знай, ступай!

Заберёт тебя в край далёкий свой,

В кисею-шелка облечёт стан твой,

Во челе твоём он зажжёт звезду…

 

А Котова встречь молвит: «Не пойду

За боярина замуж! Не тревожь,

Батюшка, меня, не уймёшь ты дрожь,

С места этого не сойду теперь,

Вечно плакать здесь буду я, поверь!

Каждая слеза — что звезда горит.»

Так Пурейше дочь встречно говорит.

 

Зрит Пурейша-князь: непреклонна дочь —

Силою её взять отец невмочь.

Исто за Эрьмезя ухватилась —

Во берёзу тотчас превратилась.

А Эрьмезь в объятии Котовы —

Камнем обернулся, к ней прикован.

Над холодным камнем голосисто

Шелестит берёза плачем листьев…

 

78

Обернулся князь Пурейша, видит,

Позади Дыдай рыдает, сидя,

Да портянкой слёзы утирает.

Закричал Пурейша: «Кто рыдает?

Ты почто шатаешься здесь праздно? —

Верещал Пурейша громкогласно, —

Ты ступай пасти свиней, негодный,

Век свой коротай в свином угодье!..

 

Что-то он хотел сказать-добавить

Да Дыдая палкою ударить —

Не поспел Пурейша слова молвить,

Не поспел свою исполнить волю —

Как Дыдай его ножом ударил

Да на тот на свет его отправил.

 

79

Тотчас и Дыдая закололи,

Прилетели вороны во поле,

Выклевали очи свинопаса,

Нет от волков злых и плоти спасу,

Ласточки из влас гнездовья свили,

Кукованием кукушки проводили…

Место заросло плакун-травою,

Шелковистою травою-муравою.

 

 

80

Убит Эрьмезь, заколот и Дыдай.

Кручинится эрзянский бедный край.

В село Котова не возвернулась —

Берёзой белой ан обернулась.

Поныне поля посредине

Стоит, льёт слёзы во кручине,

В рубашке белой, одинёшенька,

Стоит, качаясь, бел-белёшенька,

Да чешет кудри гребнем-гребешком.

Вкруг любят девицы весенним днём

Плясать да песни петь — пригож, мол, друг,

Да хоровод водить её округ.

Устанут если — камень им приют,

На камень сядут, здесь и отдохнут.

 

* * *

Закончил старец древний мудрый сказ

О временах, когда царил Пургаз.

Сказ слушали с вниманием весь день:

Сердца заполнены печалью всклень,

Внимали молча, очи полны слёз,

Украдкой плакали, без лишних слов.

Сказитель сам смахнул аж две слезы:

Златые бусины с ланит стекли,

Упали наземь — травы среди

Да затерялись — пойди-найди.

Эрзянки-девушки нашли в траве

Златые бусины — слезинки две,

Украдкой показав, открыв едва,
Сей сказ передают — из уст в уста.

 

Поэтическое переложение Татьяны Фоминой (Ротановой), Вирявы